Наброски из жизни

[Леля]

Карнишин Александр

Одиночество

Он всегда торопился с работы домой. Если автобуса долго не было, расхаживал по остановке, нервничал, посматривал на часы, смотрел вдаль, не выворачивает ли его рейс из-за поворота. Активно мучился - лицом и поведением. Если к нему подходил кто-нибудь, чтобы спросить об автобусе, или просто, как проехать к метро, отвечал быстро и тут же отворачивался или даже отходил на пару шагов в сторону. Он боялся людей, которые заговаривают вдруг на остановках с незнакомыми.
Потом, доехав, он быстро поднимался домой, таща пластиковый пакет с хлебом и с колбасой на утренний бутерброд. Открывал дверь, все время опасаясь, что вот сейчас выглянет кто-нибудь из соседей по лестничной площадке, поздоровается, заговорит, а он ведь даже и не знает тут никого. О чем можно разговаривать с совершенно незнакомыми людьми?
Ну, вот, дома, наконец.
Дверь закрывалась на замок и еще на задвижку. Просто так - на всякий случай. Сначала он шел на кухню и включал свет там, и только потом выключал свет в прихожей. По квартире он ходил в тапочках, которые покупал ровно одну пару в год, и стирал регулярно в стиральной машине. В комнате он переодевался в домашнее. Такие же джинсы, только более потрепанные и мягкие, какая-нибудь футболка. Главное - чтобы удобно было. Потом ужин, который он делал себе второпях: два яйца на сковороду, кружка чаю, бутерброд. Посуду мыл всегда сразу, как только закончил есть. Потому что - чего ее копить? Вот - одна тарелка, одна сковорода, одна вилка. Трудно помыть, что ли? Совсем не трудно.
Закончив мыть посуду, шел в комнату, включал там свет. Потом возвращался и выключал свет на кухне. Такая у него была привычка: не любил ходить в потемках. Со вздохом облегчения зайдя в комнату, закрывал дверь, смотрящую в темный коридор, включал компьютер, придвигал к столу кресло.
А потом до самой ночи обсуждал в Интернете проблемы одиночества. Своего одиночества в первую очередь.
И даже, вроде бы, склонялся уже к покупке кошки. Чтобы встречал кто-нибудь у порога. Чтобы ждал.
Или лучше крысы - они не воняют, как говорили на форумах.
...
Она не спешила домой, часто задерживаясь на работе. На вопросы отвечала всегда весело и залихватски, что никто ее давно не ждет, кроме кота, а кот подождет.
Потом темными улицами добиралась до метро и ехала к себе. От станции метро до дома надо было еще ехать на автобусе. В темноте она шарахалась от всех, кто пытался с ней заговорить. Иногда, когда была плохая погода или просто под настроение, садилась в такси. Молча слушала, какая она красивая, и "вот завтра приеду и замуж возьму - скажи свой телефон". Потом совала приготовленную купюру водителю и быстро выскакивала из машины.
Домой поднималась пешком, хотя был лифт. Она считала, что слишком малоподвижный у нее образ жизни. А это влияет на фигуру и на цвет лица.
Она еще вставляла ключ в замок, а за дверью уже орал Васька. Все коты у нее были всегда Васьки, еще с детских лет так завелось. Из соседней двери выглядывала соседка, и они немного разговаривали о погоде, ценах на продукты питания, корме для домашних любимцев. У той была собака, которая выла, когда все уходили из дома.
Они заговорщицки хихикали, тыча пальцем в соседнюю тихую и всегда закрытую дверь. Там-то, небось, слышат и кота и собаку. Но не выходят никогда и не жалуются даже. Но ведь живет там кто-то!
Наконец, закрыв за собой дверь, она подхватывала Ваську на руки и прижимала к себе, шепча на ухо, что все уже, не надо так орать, она уже приехала, сейчас кушать будем. Васька распластывался на высокой груди, вцеплялся когтями в плечи - "ты осторожнее, осторожнее, больно же!" - и урчал, как большой мотоцикл.
Между порогом и кухней была ванная, в которой она проводила почти час, смывая с лица и с тела всю усталость, и нежась в ароматной пене, пока Васька нервно мяукал под дверью и пытался просунуть лапу в щель снизу.
Ужин всегда занимал много времени. Она считала, что себя надо любить, поэтому готовила много и вкусно. И коту давала того ж, что и себе. Сидела долго, медленно съедая вкусно приготовленное и красиво украшенное. Иногда выпивала рюмку коньяка. Когда на работе дарили вино, могла выпить и всю бутылку. Она любила сладкое, хотя читала, что сухое полезнее.
Посуду она сгружала в посудомоечную машину, а сама, подхватив под пузо Ваську, шла в комнату, где со вздохом облегчения падала на диван и включала телевизор. Программ было много, и она их быстро листала, нажимая кнопки на пульте управления, и не забывая гладить урчащего Ваську.
А потом, поглядев на часы, в ужасе бежала в постель - опять не выспится!
И уже в постели, прижимая к себе тут же заползшего под одеяло кота, она немного плакала.
Ей было жалко себя, такую красивую, умную, умелую, домашнюю такую, но совершенно одинокую.
- Вот так, Васечка, нет у нас никого,- шептала она, засыпая.- Ну и пусть никого нету. Зато у меня есть ты.
Васька тарахтел моторчиком. Ему было сытно и тепло.
.....

[Леля]

На измене

— Я ему отомщу! – Ершова вытерла слёзы, и с отвращением заглянула в пустую рюмку. – Щас выпью, и отомщу! Плесни мне двадцать капель. И себе десять. Ты по синьке дурная.

Я и по трезвому интеллектом никогда не блистала, если уж на то пошло. А если нет разницы, то зачем себя ограничивать? Разлила поровну. Выпили, не чокаясь. Закусили салатом из рукколы. Потому что мы дамы, а не говно какое. Диету соблюдаем.

Мстить было решено немедля. За Ершову, и за всех обманутых женщин планеты Земля. Тех женщин, которые вернувшись из командировки, обнаружили в своём доме с резным палисадом недавнее присутствие посторонних проституток. Недавнее присутствие посторонних проституток – оно ж бывает явным и неявным. Неявное – это если ты только месяц спустя находишь под ванной презерватив, и закатившуюся туда губную помаду Руби Роуз интенсивно малинового цвета. И тебя начинают терзать смутные сомнения: у посла медальон, у Шпака магнитофон. А явное присутствие – это явное присутствие: презерватив ты находишь у себя в кровати, помаду Руби Роуз на члене мужа, а саму проститутку – выбривающей линию бикини твоей бритвой в твоей ванной. Тут, конечно, без двадцати капель не обойтись, факт.

- Потаскун и свинотык! – плакала Юлька, вытирая кровавые потёки с кафеля в ванной. – Ничего святого в человеке не осталось! Ты только посмотри: моя маска для волос Селектив, двести грамм за пятьдесят евро – где она? Где? А вот она, вот! Открываем крышечку, и смотрим: что тут у нас? Масочка за пятьдесят евро? Хрена тут за рубль двадцать! Где масочка моя, а? С кого теперь спрашивать? Куда ж ты, сука страшная, все двести граммов дела? У тебя ж волос там отсилы сорок штук было! А я, главное, ещё как чувствовала: за волосы её таскаю и думаю: «Волосы-то, волосы-то чисто шёлк! Мяконькие, славные, прям как у меня после масочки за пятьдесят евро». И тут меня как током ударило, Лида. Я крышечку открываю, а там нихрена! Аж вылизано всё! Жрала она её что ли? Теперь мы этого уже никогда не узнаем.

Трупы проститутки и Юлькиного мужа самоутилизировались в неизвестном направлении после того как Ершова кинулась на кухню за свиноколом. А ведь до этого лежали тихо, и радовали Юльку отсутствием пульса и дыхания. Я хорошо понимала подругу. Мой недавний гражданский муж Миша, на которого я потратила два года жизни и десять кило живого веса, был так же утилизирован месяц тому назад. И примерно по такому же поводу. Осуждать Ершову я не имела права.
- Отомстим, Юля. – Я по-товарищески похлопала Ершову по плечу. – Отомстим, и унизим его достоинство. Растопчем как личность. Покроем позором его фамилию!
- То есть, ты считаешь, что фамилию Мундяну можно опозорить ещё больше? Да она ж сама по себе стыд и срам. – Юлька всхлипнула и нахмурилась: — А между тем, времени у нас в обрез. Нам нужно погладить парадные камзолы, начистить праздничные чешки, и нанести лёгкий летний макияж. Мы же дамы, а не черти лысые. Мы изысканные леди. У нас есть достоинство и салат из рукколы. Мы умеем танцевать порочное мамбо с элементами уникальной хореографии. Это всегда производило впечатление на самцов. Ты готова превращать мужчин в рабов? А? Я не вижу ваших рук!

Через два часа мы с Ершовой были готовы превращать в рабов всех подряд. Натренированным взглядом доминирующих самок. Мы смотрели на мир уверенно и дерзко. Наш летний макияж был безупречен. Мы скушали бубль-гум со вкусом тройного ментола, и от этого наши глаза приобрели дополнительный объём и сексуальную увлажнённость.

Смеркалось. На улице кого-то били. Вдалеке слышались сирены милицейских машин. Из окна шестого этажа вылетела и просвистела над нашими головами пивная бутылка. Томный медведковский вечер распахнул нам навстречу свои объятия и обещал интересные приключения.
- Сейчас мы поедем в клуб «Коко», — Юлька загнула на руке палец. – Оттуда рванём в «Улетай», а после «Улетая» хорошо бы было посетить «Пять пятниц», но мы их не посетим. Потому что в «Улетае» у нас, как всегда, стырят кошельки. Поэтому мстить мы будем в «Улетае». Агрессивно и изысканно. Поднимай паруса, каравелла. Славная выйдет охота.

Мы презрительно обошли осколки разбитой бутылки, посчитав ниже своего достоинства кричать в темноту: «Да вы освинели что ли, дискоболы синие?!», и направились к дороге, с намерением поймать там такси, которое отвезёт нас в мир неоновых огней и флюидов разврата. Юлька небрежно вскинула руку, демонстрируя полукилограммовый золотой браслет, и возле неё немедля остановился чёрный Мерседес, из окон которого неслась бравая песня «Ю тач май траля-ля».
- Девушки, вам куда? – Спросил кто-то из авто.
- В библиотеку имени Ленина. – Сурово ответила Ершова, и спрятала в карман руку с браслетом.
- Так нам по пути! – Обрадовался кто-то внутри Мерседеса, и сделал музыку потише. – Я тоже еду в библиотеку. Хочу почитать Пришвина.
- Лида, пойдём отсюда. – Юлька твёрдо взяла меня за руку, и потащила в противоположную сторону. – Запомни раз и навсегда: по ночам на чёрных Мерседесах ездят только чурки. Мерседес стопудово угнанный, а у чурок при себе всегда кинжалы и сабли. Нас сначала зарежут, а потом посадят за угон, как соучастниц. У тебя мужа нет, и у меня с сегодняшнего дня тоже. Кто нам будет в тюрьму карамельки приносить?
Мерседес дал задний ход, и очень быстро нас догнал.
- Девушки! – Некто за рулём был настойчив. – Давайте познакомимся и вместе поедем в библиотеку. Там сегодня можно выпить абсента и потанцевать под Руки Вверх.
- Точно чурки. – Юлька сильнее сжала мою руку, и ещё интенсивней поволокла меня по придорожным камням. – Руки Вверх, ага. «Чёрные глаза, умираю-умираю». А потом Лезгинка, Сулико, танец с саблями, и кинжалом в печень. Ну их нахрен, от греха.
Дверь Мерседеса распахнулась, и оттуда вылезла загипсованная нога. А за ногой вылез мужик. Ничо такой мужик, в принципе. Главное, на чурку не похож. А то, что он похож на Зюганова в молодости – на фоне мыслей о кинжалах даже не испугало.
- Девушки, — укоризненно крикнул мужик, и потряс гипсовой ногой, — я не могу за вами бегать, честное слово. Я инвалид. И просто хороший человек. Давайте дружить?
Я притормозила. С такой ногой он нас точно не догонит. Да и сабли, вроде, у него нет. И лицо доброе. Небось, и про Пришвина не наврал.
- Чо встала? – Прикрикнула на меня Юлька, взявшая уже солидный разгон. – На кой хрен нам калеки одноногие? Как я мстить-то буду? Чо мы, здоровых себе не найдём, с таким-то макияжем и браслетом? Буду я ещё свою сексуальность на мудаков растрачивать. Ты на его морду глянь: типичная деревенская харя. Поди, к соседу в огород полез, картохи на вечернее пюре натырить, и в заячий капкан наступил. Других вариантов просто нет.
- А Мерседес откуда? – Я больше не разделяла Юлькиной паники. – Откуда у деревенской хари Мерседес?
- Да кто тебе сказал, что это Мерседес? – Юлька уже врала напропалую. – Мы с тобой литр на двоих уговорили. А ты, вон, и с бутылки пива продуктовую тележку из Ашана за Феррари примешь. Не Мерседес это! Не-Мер-Се-Дес!

А через пять минут мы уже сидели в салоне машины, и показывали водителю Вове кратчайший путь в клуб «Коко».
- Вот тут налево. – Размахивала браслетом Ершова. – А щас направо поворачивай. А теперь прямо. А почему тут на доме написано «Южное Бутово»? Ты куда нас завёз, диггер одноногий? Разворачивай бричку, нищеброд. Ну нихрена у мужика нету: ни ноги, ни навигатора, ни мозгов. Позорище.

К четырём часам утра я заподозрила, что Юльке просто нравится кататься на Мерседесе, и в «Коко» мы сегодня не доедем. Поэтому, увидев впереди неоновую вывеску «Диско-бар «Деревяшечка», заорала:
- Тормози тут! В жопу это «Коко», пойдём тратить твои наличные в Деревяшечке! Судя по названию, там можно выпить. Вкусно и много.
- Самогона из опилок много не выпьешь. – Презрительно высказалась Ершова, и покачала головой: — Стыд один с тобой. Разве ж изысканных дам может тянуть в заведение с названием Деревяшечка? Там наверняка дефлопе не подают, и метрдотели недостаточно вышколены. А я хочу выпить пунша и крюшона.
- Дай ей подсрачника, Вова. – Я уже открыла дверцу, и обернулась к водителю. – Не видишь: девушке плохо. Подсрачник и свежий воздух творят чудеса. Через пять минут Юля будет пить самогон из опилок, и закусывать консервированным шпинатом. Я-то знаю.

Спустя час Ершова надрывно орала в микрофон: «Шёл я лесом-камышом, встретил бабу голышом», Вова хлопал в ладоши, весело стучал в такт гипсовой ногой и костылём, а я танцевала кентачис, зажав зубами столовый нож. Про крюшон никто и не вспоминал.
- Господа, мы закрываемся. – Сзади подкрался официант и тревожно воззрился на мой нож. – Верните прибор на место и заплатите за битую посуду.
Я сплюнула нож в руку, и воздела над головой, в честь окончания пляски страсти. Юлька допела свою лебединую песню. У Вовы откололся кусок гипса с пятки. И все мы посмотрели на официанта.
Работник сферы обслуживания затрясся и метнулся в сторону. Мы счастливо засмеялись. Ершова наклонилась к моему уху, и жарко шепнула: «А Вовка ничо такой, да? С таким и отомстить не зазорно». Я посмотрела на Вовку Юлькиным взглядом, и согласилась, что он вполне себе ничо. Будь у меня муж-козёл и жажда отмщения – лучше варианта и не придумать. А что нога в гипсе – так это ерунда. Не член же у него в гипсе, в конце концов.
- Вольдемар, а поехали к тебе? – Ершова хлопнулась всем весом на пока ещё незагипсованное второе Вовкино колено, отогнула пальцем ворот его футболки, заглянула внутрь и добавила: — Но я ещё немножко не готова теребить твои мохнатые сисеньки. Ты оценил мою честность? Купи мне ещё шнапсу и сельдерея.
- Чего ей купить? – Вова растерянно посмотрел на меня.
- Красного вина и огурцов. – Я воткнула нож в столешницу, и хлопнула Вову по плечу: — А мне купи семечек и кроссворд Тёщин язык. Я на кухне у тебя посижу, пока вы Пришвина читать будете.
- Какого Пришвина?! — Вова явно хотел возразить, но я уже решительно встала и подняла за руку Ершову:
- А придётся, Вова. Придётся. Эта женщина тебя просто так не отпустит. Нужен откуп. И не вздумай оскорблять нас деньгами. Хотя, меня можно и оскорбить. А Юле нужны мохнатые сисеньки и интеллектуальное чтиво. Поедемте, гусар.

По пути мы заехали в супермаркет за шнапсом и сельдереем. Но в магазине Юля вспомнила о том, что она – изысканная дама, и загрузила тележку белужьей икрой, устрицами, и французским алкоголем, приговаривая: «А вот нефиг, нефиг на Мерседесах выёживаться. На Мерседес, значит, бабки есть, а на дефлопе нету? Где у нас тут дефлопе и как оно, млять, выглядит?»
Вова только крякнул.
- А может, ну её нахрен эту месть, а? – Тихо спросила меня Юлька, алчно глядя на котлету денег, из которой наш добрый друг отщипнул одну сотую часть, и заплатил по километровому кассовому чеку. – Может, мне замуж за него выйти?
- Ты сначала с предыдущим мужем разведись, скотина жадная. – Я вспылила. – У самой, вон, и муж, и Вова с икрой. А у меня нихрена и луку мешок. Я, может, тоже хочу замуж за Вову!
- Ишь ты, замуж за Вову она собралась! – Завопила Юлька. – Невеста тушоночная! Иди, и сама себе найди какого-нибудь Вову, а то дофига вас таких, жадных до чужих мужиков!
- А кто вообще тебя к Вове в машину посадил, свинья ты старая! – Я перешла на ультразвук. – Кто орал: «Я туда не сяду, там чурки с кинжалами, и явственно пахнет потерей анального достоинства»?! Да если б не я, ты б щас шла домой из «Улетая» без денег, без паспорта, и с пыльным отпечатком ботинка сорок седьмого размера во всю жопу!
- А кто машину ловил?! – Ершова засучила рукава, и пододвинулась ко мне вплотную. – Кто красотой своей Вову ослепил? Из-за кого он вообще остановился?! На чей златой браслет позарился, а? А?!
- Девчонки, эй… — Слабо подал голос Вова, и тут же пожалел о своей инициативе.
- Пошёл нахрен, говно одноногое! – Заорала Ершова, и пнула Вову по гипсу.
- Иди в жопу, обрыган лысый! Лезет он тут, млять! Мордой своей козлиной! С мнениями своими, в хрен никому не тарахтевшими! – Я плюнула в сторону Вовы, и мы продолжили непринуждённую беседу:
- У меня зарплата шесть тыщ рублей! Я на пальто кожаное восьмой год коплю! А у тебя три шубы норковых! А завтра тебе твой мудак и четвёртую купит, чтоб простила! Мне Вова нужнее!
- Какие три шубы?! Всего одна, и та молью пожратая! И какое тебе пальто кожаное?! Телогрейка, валенки с галошами и гармонь трофейная через плечо! И шапка пыжиковая, чтоб в праздники выёживаться! Пальто ей! Кожаное! Ха!
- Да ты ж сроду с мужиками себя вести не умела! Один всю мебель в доме пропил, второй … домой таскает! Не умеешь ты мужиков в кулаке держать! Я-то Вову вышколю! У меня рука тяжёлая! Перееду ему пару раз гантелей промеж бровей, ногу вторую узлом завяжу, в глаза ему гляну и спрошу: «Что, Вова, …? Кого на Мерседесе вчера катал, а? Кому устриц покупал и три банки горошка Бондюэль? …, сука, покупал? Старым лысым …?» — и тупым лезвием ему по яйцам вжик-вжик… Вжик-вжик… Чтоб уважал жену свою, мразь такая! Вжик-вжик! Вжик-вжик!
- Хо-хо-хо! Лезвием тупым! Да кого ты напугаешь тупыми лезвиями? Уксусу ему в жопу влить через воронку – и всех делов! За ноги подвесить, и лить, лить, лить ему в сраку уксус яблочный, и жечь ему волосы на сиськах мохнатых, пока не расколется, сука, кого в Мерседесе по ночам катает, пидорас гипсовый!
Я набрала в грудь побольше воздуха, и случайно встретилась взглядом с кассиршей за Юлькиной спиной…

В третьем классе на уроке литературы нам читали рассказ о партизанах и фашистах. И показывали агитационные диафильмы: партизаны стреляют в фашистов, фашисты стреляют в партизан, партизаны добивают фашистов штыками, и последняя картинка: глаза фашиста, который однозначно обосрался. Там, в общем-то, даже непонятно что это фашист. Там одни глаза на весь периметр: огромные, полные животного страха и боли. Эти глаза потом лет пять мне в кошмарах снились. Поэтому я никогда их ни с чем не спутаю. И вот сейчас из-за Юлькиного плеча на меня смотрели те самые глаза. И крепко пахло говном.
- Юля, — я одним взглядом указала на кассиршу, — Юля, заткнись на секунду, и посмотри назад.
Ершова резко обернулась и тут же взвыла:
- А где Вова?!

А Вовы не было. Кассиршу о Вовином исчезновении можно было не спрашивать. Судя по её фашистским глазам, она ещё лет пять не сможет говорить. Поэтому бесполезно было лить ей в жопу уксус, и допытываться о том, куда делся наш славный парень Вова. Но чутьё мне подсказывало, что делся он куда-то явно навсегда. Оставив нам на память тележку с деликатесами и лёгкую грусть последней встречи.
- Нету Вовы. – Резюмировала я, и взялась за тележку. – Да и пофиг на Вову, в общем-то. Тут икры килограмм. И устрицы.
- Да говно те устрицы, Лида. – Ершова тоже вцепилась в тележку, и с усилием толкнула её вперёд. – Устриц можно жрать только с сентября по апрель. Это я тебе как дама даме говорю. В мае устриц жрать моветон. Они слишком жирные, и от них случается понос. А вот горошек, к примеру, хорош круглый год. Тут, конечно, надо знать, где этот горошек выращивали…

Стеклянные двери супермаркета разъехались в стороны, выпуская меня, Ершову, и жирных устриц в утреннюю прохладу, и лёгкий майский ветер ещё с минуту доносил отзвуки Юлькиного голоса:
- … а пальто тебе кожаное купим завтра. Мой мудак щас проспится, и приползёт сегодня к вечеру: в зубах цветы, по карманам бабло рассовано. «Юлечка, прости, вот тебе денежка, купи колечко». А нахуя ж мне триста сорок восьмое колечко? Пальто тебе купим кожаное. Воротник чтоб с рыси. И шляпу обязательно. Потому что без шляпы, Лида, ты не дама, а фигня…

В Москве наступило утро.

[Леля]

Милодара

Аннотация:
Она не верит радужным грезам и привыкла обходиться без розовых очков. Он с легкостью исполняет чужие мечты и давно смирился с тем, что его собственное желание никогда не сбудется. Они живут в разных мирах, которые могут соприкоснуться только благодаря чуду, но даже оно не способно изменить судьбу человека, если он сам того не пожелает...

Если снежинка не растает...

Когда приходит год молодой, а старый уходит вдаль -

Снежинку хрупкую спрячь в ладонь, желание загадай...

к/ф "Чародеи"

Старинные часы с боем были главной гордостью кафе - большие, искусно украшенные резьбой и позолотой, они вполне могли бы стоять в гостиной шикарного особняка. Фигурная минутная стрелка медленно ползла по кругу, подгоняемая нетерпеливой секундной, явно жаждущей наступления нового года.
Женя отвела взгляд от вычурного циферблата и в очередной раз нервно расправила несуществующие складки на черном коротком платье. Стоило ли две недели бегать по магазинам в поисках наряда, если приходится праздновать Новый год не в клубе с друзьями, а в маленьком кафе в компании и без того надоевших родственников? Обстоятельства разрушили целый месяц лелеемые планы - Светка заболела, а без своей лучшей подруги Женя идти не захотела. Впрочем, отправляться сюда она тоже не планировала, но родители сумели ее уговорить. Если бы она только знала, что Верочка с Витенькой тоже к ним присоединятся - осталась бы дома, встречать Новый год на любимом диване в обнимку с плюшевым зайцем и тазиком оливье!
Забывшись, Женя подняла глаза на родственников - и тут же скривилась, встретившись взглядом с Витенькой. С мужем старшей сестры девушка не разговаривала со дня официального знакомства - и разговаривать не собиралась. И зря родители надеются на то, что совместно проведенный праздник способен что-нибудь изменить!
Женя, не сдержавшись, ударила ладонью о край стола, заслужив удивленный мамин взгляд и папино укоризненное покашливание. Натянуто улыбнувшись, девушка пожала плечами и, дабы не любоваться на воркующих молодоженов, уставилась в окно, за которым в предвкушении праздника разноцветными огнями сиял город. Город, по которому они весной бродили вдвоем, наслаждаясь первым теплом и разговаривая, разговаривая, разговаривая... обо всем на свете, и так хорошо и легко было тогда, так радостно и светло, что казалось нереальным.
Оно и было нереальным.
В начале лета чудо как похорошевшая Вера взахлеб рассказывала младшей сестре о замечательном парне, с которым она встречалась уже месяц и который наконец-то решился на знакомство с ее семьей. Женя от души порадовалась за Верочку, помогла ей выбрать платье и приготовить праздничный ужин, а ровно в шесть вечера, когда раздался долгожданный звонок, побежала открывать дверь.
Трудно сказать, кто больше удивился в тот момент - Евгения или Виктор, сжимавший в руках огромный букет ярко-алых роз...
А ночью Верочка горько плакала в комнате младшей сестры, клянясь, что не сможет прожить ни дня без Витеньки, что она ничего не знала, что оно само собой так получилось... Женя только кивала, думая о чем-то далеком и совершенно не относящемся к реальности, казавшейся ей ночным кошмаром, от которого невозможно проснуться.
Родителям девушки так ничего и не сказали, и для тех осталось загадкой, отчего в вечер знакомства с Витенькой младшая дочь была сама не своя.
В кафе было тепло и уютно, золотистые стены украшены еловыми венками, столы застелены белыми, хрустящими скатертями, а Жене сейчас больше всего хотелось выйти на улицу, подставить разгоряченное лицо ледяному ветру, опустить ладони в снег... Но вовсе не Витенька был причиной дурного настроения - он лишь подлил масла в давно разгорающийся огонь. Пожалуй, Женя была даже рада, что не оказалась на месте сестры, ибо упавшая с глаз розовая пелена позволила увидеть в парне то, чего влюбленная дурочка замечать отказывалась - самолюбование, эгоизм, высокомерие и, главное, те взгляды, что доставались каждой проходящей мимо женщине. Просто... все было не так. Привычный мир, разбившись на осколки еще летом, никак не желал склеиваться заново - то ли какие-то кусочки безнадежно потерялись, то ли, наоборот, стали совершенно лишними.
Не выдержав, Женя, успокаивающе шепнув матери, что идет в туалетную комнату, выбралась из-за столика, забрала в гардеробе курточку и, наспех одевшись, выбежала на улицу. Ветер огладил жаркие щеки, разворошил тщательно уложенные в прическу волосы. Женя замотала головой, и в глубокие сугробы, наметенные по обочинам расчищенной дорожки, полетели удерживающие темные пряди шпильки.
Она шла, не чувствуя холода и не видя ничего вокруг, и впервые за долгое-долгое время думала о том, как же ей хочется чуда... Обыкновенно-необыкновенного. Такого, которое случается с каждым - но ни разу не случалось с ней. Такого, которое не закажешь Деду Морозу, не положишь под елку, не купишь в магазине. Которое притаилось где-то в таинственном далёко и не торопится выйти навстречу. Которое, быть может, и вовсе не существует... но в которое тем не менее все еще верит глупое сердце.
А почему бы и не поверить, почему бы и не пожелать? Сейчас, когда люди ждут волшебства, а сказка, кажется, совсем рядом - нужно просто протянуть руку, сделать шаг, улыбнуться и открыть наконец-то глаза, проснуться для новой жизни и никогда, никогда больше не засыпать, никог...
Визг тормозов и женский крик слились в одно целое, перед глазами полыхнул новогодний салют, а коварно выскользнувшая из-под ног земля встретила довольно-таки неласково.
- Эй! Ты как?! Жива?! - испуганно раздалось над ухом, и Женя заставила себя разлепить словно смерзшиеся ресницы.
Первым, что она увидела, было темное небо в россыпи далеких звезд и обледенелая ветка тополя, старательно увитая их слабым подобием - разноцветными мигающими огоньками. Только тогда девушка сообразила, что лежит на снегу, и поспешно села. От резкого движения закружилась голова, забилась в висках тягучая боль. Зажмурившись, Женя переждала приступ, вновь открыла глаза и тут же наткнулась на встревоженный взгляд незнакомого парня, испуганного и взъерошенного, как воробей после драки. Невесть с чего пришедшее в ушибленную голову сравнение немало позабавило девушку, и она не удержалась от смешка. Взгляд парня сей же час из растерянного стал сердитым.
- И чего смешного ты увидела? - недовольно спросил он, сдув со лба длинную темную челку.
- Тебя, - честно ответила Женя, с трудом поднимаясь на ноги.
Мир вокруг кружился, совсем как в детстве, когда она перекаталась на карусели, в ушах звенело множество серебряных колокольчиков, но ей по-прежнему было весело. Рассеянный взгляд скользнул чуть в сторону, и девушка мгновенно перестала улыбаться.
- Ты, - на сей раз ее голос дрожал от негодования, а палец обвиняюще указывал на валяющийся рядом мотоцикл. Сложить два и два оказалось просто. - Ты на меня наехал!..
- Началось, - обреченно закатил глаза парень. - Это не я на тебя наехал, это ты мне под колеса выбежала! Скажи спасибо, что у меня реакция хорошая, иначе мы бы сейчас не разговаривали! Тебе что, жить надоело?!
- Даже если так, тебе-то что?! - вяло огрызнулась Женя, с которой вмиг схлынул боевой настрой. Захотелось свернуться калачиком под теплым пледом и всласть поплакать...
- Сбить девушку в канун Нового года - не предел моих желаний! - хмыкнул незнакомец, еще сильнее взъерошив волосы.
- Если ты думаешь, что предел моих желаний - находиться здесь, то ты сильно ошибаешься! - выпалила девушка, зло одергивая короткую куртку и пытаясь вытряхнуть из волос снег, успевший растаять и теперь неприятно холодивший шею.
- Где же ты хочешь быть? - неожиданный вопрос сбил Женю с толку - она даже о волосах забыла.
- А что, ты умеешь исполнять желания? - хмыкнула она, не без интереса взглянув на парня.
- А ты проверь, - улыбнулся он. - Так что, где бы ты хотела оказаться сейчас?
- Где угодно, лишь бы подальше отсюда, - вздохнула Женя, и мир снова завертелся, словно огромная карусель...


* * *
Узкие дорожки старого уютного парка заметало снегом, крупным, пушистым... и совсем нехолодным. Еще не пришедшая в себя Женя, не веря собственным ощущениям, поймала несколько снежинок и восторженно ахнула - они были теплыми и едва уловимо пахли яблоневым цветом.
- Нравится?
Негромкий вопрос застал ее врасплох. Девушка торопливо обернулась и увидела виновника ее сегодняшних бед. Он стоял совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, и странный снег, не думая таять, лежал на его волосах, плечах, почти сливаясь с легкой белой рубашкой, отражался в больших темных глазах.
- Да, - выдохнула Женя вместо того, чтобы возмутиться и потребовать объяснений. Ей давно не было так хорошо, так спокойно, так... уютно.
Парень улыбнулся - и оказалось невозможно не улыбнуться в ответ.
Бродить по занесенным чудным снегом тропкам было приятно, а общаться с парнем, назвавшимся Антоном, - необычайно легко, словно они знали друг друга всю жизнь.
Ароматный снег легко скатывался в плотные снежки, чем девушка не преминула воспользоваться, а потом, вволю набегавшись среди старых величавых деревьев, насмеявшись и изрядно устав, молодые люди упали в пушистый сугроб, словно в мягчайшую перину, и, раскинув руки, смотрели в нереально-синее небо, по которому изредка неспешно проплывали причудливой формы облака.
- Кто ты? - наконец-то задала главный вопрос Женя. - И что это за место?
- Я исполняю мечты, - тихо сказал Антон. - А это - мой мир. Мир, где реальность бессильна, где оживает сказка...
- Это сон? - прошептала Женя, завороженно следя за танцем снежинок в наполненном солнечным светом воздухе. Про себя она давно уже решила, что все это - плод ее воображения, удивительный мираж, а потому воспринимала происходящее как должное, совсем как в детстве, когда жизнь кажется намного ярче и чудеснее, чем есть на самом деле.
- А может, это твоя обычная жизнь - сон? - рассмеялся парень. Девушка села, взметнув вихрь снежинок, и повернулась к нему. Взгляд Антона оказался неожиданно серьезным и внимательным, и она не нашлась, что ему ответить.
- Смотри, Женя, смотри, - так и не дождавшись какой-либо реакции, продолжил Антон, пропуская сквозь пальцы похожий на цветочные лепестки снег. - Надежды, мечты, чувства... Каждая снежинка - это маленькая жизнь, яркая вспышка, одно крошечное мгновение... А вместе они - вечность. То, что в вашей жизни проносится подобно стреле, в сказке остается навсегда. И некоторым из вас ближе именно эта реальность, а не та, которую большинство считает единственной. Таких мечтателей называют чудаками, их не воспринимают всерьез, но неужели это не здорово - поверить в свои мечты и создать свою сказку, в которой возможно то, что даже не снилось серой обыденности?
- Я не знаю, - покачала головой Женя. - В детстве все верят в сказки... Но дети, увы, взрослеют.
- А кто-то до конца жизни остается в душе ребенком - и видит все в ином свете, чем остальные, - улыбнулся Антон. - Это их мир. Разве он не прекрасен?
- Прекрасен, - согласилась девушка. - Так ты - один из тех, кто предпочитает мечты реальности?
Парень снова рассмеялся, растрепал волосы, спугнув пушистые снежинки.
- Нет, я один из тех, кто принадлежит этому миру с самого своего рождения. Мы - часть души этого мира, мира фантазий и желаний, - вздохнул Антон, и в его глазах мелькнуло что-то странное, чуждое, ненужное... На миг Жене показалось, что это что-то очень похоже на отчаяние, но она тут же прогнала сию мысль как невероятную. А парень тем временем продолжал, уже с прежней беззаботностью смотря на нее:
- Люди загадывают желания, просят небеса о чем-то, важном для них, и если рядом с загадавшим окажется один из нас, желание обязательно сбудется. Конечно, только такое, которое может исполниться при определенном стечении обстоятельств.
- А невыполнимые так и остаются таковыми?
- Не все. Есть один способ... Стоит только поймать снежинку и загадать желание в тот миг, когда старый год встречается с годом новым... И оно обязательно сбудется, если...
- Если снежинка не растает, пока часы двенадцать бьют, - вспомнила Женя строчку песни из любимого новогоднего фильма.
- Верно, - кивнул парень. - Такое маленькое, но практически невыполнимое условие...
- А у тебя есть желание? - поспешно сменила тему девушка, видя, как погрустнел Антон.
- Есть. Но оно из разряда несбыточных, - усмехнулся парень, отводя взгляд.
- А почему бы тебе не попробовать загадать его, поймав снежинку? Терять ведь нечего! - загорелась Женя.
- У меня не получится... Смотри... - парень потянулся к Жене, легко дотронулся до ее щеки... но девушка не ощутила прикосновения.
- Почему?.. - прошептала она, попытавшись взять Антона за руку. Пальцы прошли сквозь него, сжавшись в кулак...
- У души нет тела, как бы велика она ни была... Я не могу прикасаться ни к людям, ни к вещам, ни к чему-либо еще, принадлежащему вашему миру, - покачал головой Антон.
- Но... Но мотоцикл... - недоуменно нахмурилась Женя, глядя на него широко распахнутыми глазами. - Как же?..
- Мотоцикл не мой, - беспечно пожал плечами парень. - Молодчик, едва тебя не сбивший, до того испугался, что предпочел скрыться, забыв обо всем...
- Но... почему тогда ты ничего не сказал, когда я обвинила во всем тебя?!
- Ты так забавно злилась, - рассмеялся Антон и тут же добавил, заметив ее далекий от доброго взгляд: - К тому же я не знал, как завязать разговор.
- Для чего? - не унималась Женя. - Для чего тебе вообще понадобилось разговаривать со мной? Приводить в этот мир?
- Мне просто захотелось.
- Просто?
- Да. Могу же я исполнить хотя бы столь незначительное свое желание?
Девушка посмотрела в честные-пречестные темно-серые, почти черные, глаза и невольно улыбнулась.
- Ты так давно не улыбалась, - довольно прищурившись, сказал Антон. - Что ж, вот и еще одно мое желание исполнилось...
- Ты... Ты что, следил за мной?! - возмутилась Женя.
- Я случайно, - отчего-то смешался парень. Глубоко вздохнул, как перед прыжком в воду, и вдруг на одном дыхании признался: - Впервые я встретил тебя в конце лета. Ты была такой серьезной, реальной и грустной, что я... я просто захотел увидеть твою улыбку. Только вот шанса сделать это не выпадало... до сегодняшней ночи. Ведь ты даже в мыслях не просила о чуде, а сейчас... Не зря говорят, что новогодняя ночь - волшебное время...
- Я... никогда не верила в это... - смущенно пожала плечами девушка, чувствуя, как начинают полыхать щеки. От сказанных слов, от задорной улыбки, от внимательного, чуть насмешливого, но такого ласкового взгляда... От одного только присутствия этого странного человека.
- Даже на падающие звезды желания не загадывала? - поразился парень, на Женино счастье не ведающий, что за ералаш творится сейчас в девичьих мыслях.
- Падающих звезд не бывает, - возразила Женя, невероятным усилием изгоняя прочь ненужные думы.
- Да ну? - недоверчиво протянул Антон. - Скажи еще, что драконов не существует!
- А они существуют?! - приподняла брови девушка.
- Существует всё, во что верят искренне и беззаветно, как в детстве, когда вопроса, есть ли Дед Мороз на самом деле, даже не возникает... - наставительно сказал парень, шутливо погрозив ей пальцем, и уже совершенно серьезным тоном добавил: - Знаешь, я очень хочу, чтобы ты поверила. И только от тебя зависит, осуществится ли это желание...
- Шантажист! - рассмеялась Женя, скрывая невесть с чего охватившее ее волнение.
- Всего лишь мечтатель, - с улыбкой поправил девушку Антон. - Тот, кто знает о человеческих желаниях почти все. Тот, кто есть, и тот, кого нет. Бестелесный дух, имеющий право бродить среди людей, не смея коснуться тех, кто живет...
Женя невольно вздрогнула от последних слов. Ей показалось, что наконец-то она поняла...
- Не бойся мечтать, Женя, не бойся желать, не бойся просить исполнения своих желаний... Ты уже почти поверила, именно поэтому ты меня увидела, именно поэтому я смог забрать тебя сюда. В эту ночь я буду рядом, тебе нужно просто поверить и открыть свое сердце, - почти прошептал Антон. - А теперь тебе пора проснуться...
Проснуться? О чем это он? Женя хотела было спросить, что Антон имеет в виду, но неожиданно в ушах зашумело, перед глазами все поплыло...
- Не исчезай! - беспомощно прошептала она, слепо протягивая руки. - Пожалуйста...
Последнее слово разбилось на тысячи хрустальных, звенящих осколков, и наступила тьма.


* * *
- Женя, Женя, очнись! - ласковый шепот окружал теплым коконом, выталкивал сознание из темных глубин...
Ох, как же болит голова!.. А еще было холодно... Очень холодно.
Она медленно, с величайшим трудом открыла глаза. Темное небо, усыпанное звездами, и заиндевевшая ветка тополя, качающаяся перед глазами и подмигивающая крохотными светлячками гирлянды, вызвали странное ощущение. Девушка нахмурилась и медленно, стараясь не делать резких движений, села.
- Слава небесам, очнулась! - облегченно выдохнул знакомый голос, и Женя, подняв глаза, увидела сидящего напротив нее парня с взъерошенными темными волосами и встревоженными почти черными глазами. Он показался ей знакомым, более того - удивительно близким... родным.
- Твоими молитвами, - смутившись от подобных мыслей и разозлившись на саму себя, довольно грубо бросила девушка, со второй попытки встав-таки на ноги. Длинные шпильки модных сапожек не желали стоять на неровной обледенелой дорожке, и Женя очень боялась снова упасть.
- Ты меня видишь? - изумленно выдохнул парень вместо того, чтобы хотя бы попытаться помочь пострадавшей по его вине девушке.
- Я не слепая, - хмуро отозвалась Женя.
- Действительно, - окинув девушку странным взглядом, медленно произнес он. - Ты уже не слепая...
И улыбнулся. Причем так, что Женя тоже не смогла сдержаться от улыбки. Но почти сразу она охнула от боли, прострелившей виски.
- Вызвать "скорую"? - забеспокоился парень, шагнул было в сторону...
- Не хочу! - поспешно отказалась девушка. При одной только мысли о том, что он сейчас уйдет, пусть и ненадолго, становилось страшно.
- А чего ты хочешь? - передумав куда бы то ни было бежать, вдруг спокойно спросил парень, и в его темных глазах вспыхнули золотистые искорки.
- А что, ты умеешь исполнять желания? - вырвалось у Жени.
- А ты проверь, - лукаво улыбнулся он, и девушка, невольно улыбнувшись в ответ, вспомнила... И старый парк, и чудесный снег, и странный разговор, и боль и пустоту, которые она ощутила, покидая тот мир...
- Антон, - прошептала она, во все глаза смотря на парня. - Я думала, что ты - всего лишь сон...
- Я и есть сон, - вздохнул он, но тут же беззаботно рассмеялся и поторопил девушку: - Раз уж так получилось, нужно воспользоваться ситуацией с максимальной для тебя пользой! Скоро полночь! Помнишь, что я говорил? Ну что, будешь проверять?
Женя улыбнулась и протянула ладошку, на которую в тот же миг спланировала снежинка - холодная, маленькая, хрупкая...
Антон побледнел, хотел что-то возразить, но не успел...
Первый удар часов словно по волшебству перекрыл праздничный шум города, и Женя решительно сжала кулачок, загадав желание - самое заветное, самое нужное, самое невероятное...
Где-то далеко часы отсчитывали последние секунды уходящего года. Двенадцать ударов. Двенадцать томительно долгих мгновений.
Двое, застыв посреди всеобщего веселья, с отчаянной надеждой смотрели друг на друга.
С последним ударом, ознаменовавшим наступление Нового года, в темном небе распустились диковинные, яркие цветы фейерверка. От неожиданности Женя вздрогнула, покачнулась на неустойчивых шпильках и наверняка упала бы, не поддержи ее Антон. Девушка благодарно улыбнулась, а потом, тихо ахнув, торопливо разжала ладонь - и, счастливо рассмеявшись и уткнувшись в плечо неуверенно застывшего парня, тихо-тихо прошептала: "Я попросила исполнения твоего желания!". Потрясенный Антон неуверенно обнял ликующую Женю. Он еще не до конца осознал, что только что свершилось настоящее чудо.
Не растаявшая снежинка, сорвавшись с теплой девичьей ладошки, медленно кружась в неведомом танце, опускалась на землю.
Начинался первый в новорожденном году снегопад.

[Леля]

Стакан сахара

Оригинал взят у mikle1

- Итак, вы пострадали от незаконных политических репрессий.
- Не только я. Вся моя семья. Дело это было в апреле сорок второго года.
- Не в тридцать седьмом?
- Репрессии тридцать седьмым не ограничиваются. Тогда здесь, в тылу, тоже был голод. Многого я не помню, но чувство голода запомнил на всю жизнь. Мама иногда с работы приносила сахарный песок. Немного, стаканчик. Что такое стаканчик для молодого, растущего организма?
- Сколько вам было?
- В сорок втором? Уже шесть лет. Я все время хотел есть, плакал. Хотел сладкого, очень хотел. Вот мама и приносила стакан сахара. Не колотый, заметьте, а именно песок. Знаете, что такое колотый?



- Нет.
- Куда уж вам. Это такой сахарный камень, сахарная голова, как тогда называли. Откалываешь от него кусочек и сосешь. Мне такой больше нравился. Как конфета. А у мамы колотого не было. Работала она в "Кулинарии", пекли торты для обкома партии. Вот она домой и носила. Естественно, кто-то настучал на нее в органы. Вот, в конце апреля ее арестовали. Перевернули весь дом. Дали ей расстрел с конфискацией имущества. Отца тоже арестовали...

( Свернуть )

- Он был не на фронте?
- Нет, он служил в жилконторе бухгалтером. Арестовали за соучастие. Меня, шестилетнего мальчика, отправили в спецприемник, а потом в детский дом, в Сызрань. Вот представьте себе - мальчик. Шесть лет. Рядом мама, папа, тепло, уют, лампа на столе, мамины сказки перед сном. И сразу, резко. Тонкое казенное одеяло, вьюга за окном, качающийся фонарь и тень крестом на полу: двигается, двигается... И никакого будущего...
- А потом?
- А что потом? Отец пропал без вести в штрафной роте, мать умерла в лагере, да... - Александр Иванович осторожно уронил львиную гриву на тонкие руки. Помолчал. - Так я в детском доме и вырос. Потом закончил Саратовское художественное училище и, представьте себе, советская власть отправила меня по распределению в этот же проклятый Богом город. Художником-оформителем.
У Александра Ивановича вдруг битлами зазвонил телефон. Лэт эт би? Лэт, мать его, би, точно.


Стакан сахара, 250 грамм. Ленинградская блокадная норма ребёнка на 5 дней.

- Извините, - он вытащил телефон из кармана модных, низко приталенных джинсов. - Кто звал меня в сей неурочный час? Аааа! Это ты, голубка. Конечно, конечно. Все в силе. Да занятия начнем ровно в семь вечера. Подруга просится? Хм... Искусство, голубка моя, не терпит суеты. Нет, ты не понимаешь. Что есть живопись? Это искусство слияния творца с творимым. Это экстаз! Глаза, руки! Это лишь инструменты! Нельзя делить общее на частное. Все есть целое в совокуплении частного! Готова ли ты, что бы я поставил тебя, то есть тебе, руку и душу? А подруга? А сколько ей лет? Тогда вдвоем мы будем писать ее. Ну все, все. У меня важный разговор.
Он положил телефон на стол, отпил кофе, поморщился:
- Милочка! - крикнул он через зал официантке. - Еще чашечку. Но только не переварите его, я вас умоляю. Так, на чем мы закончили?
- Вы вернулись художником-оформителем.
- Да, вот такая гримаса совковой власти. Изощренная гримаса. Сначала жил в заводском общежитии, потом уже, став членом Союза художников, получил мастерскую на набережной. А живу, представьте себе, на той же улице, откуда забрали моих родителей. Да, да, на той же.
- Вы искали их?
- Конечно. Пока коммуняки были у власти не очень искал, сами понимаете. Член семьи врагов народа, куда там... Эх! Когда же поднялась в несчастной России долгожданная заря свободы, тогда искать и начал. Но, как уже говорил, мать умерла в лагерях, отец сгинул на войне. Один я остался. Но самое интересное дальше. Я нашел, вы не поверите...
- Брата? - не удержался Олег.
- Что? Какого брата? Я был единственным ребенком в семье. Я нашел одного из палачей моей семьи.
- Как?
- Как, как... Дело у меня на руках было. Я выписал все фамилии, потом обратился в местные архивы. Почти все паразиты сдохли, кроме этого. Этот коммунофашист до сих пор небо коптит. Представляете? Я сейчас планирую подать в международный трибунал на него. А что? Нацистских преступников же сажают до сих пор. А наши чем лучше? Всех их сажать надо. Всех, до единого! И тогда Россия наша матушка освободится уже и в духовном смысле.
И размашисто перекрестился.
- Наверное, - согласился Олег. - А у вас адрес этого, ммм, палача, сеть?
- А вот это! - художник торжествующе поднял руку к потолку, едва не толкнув подошедшую официантку.
- Ваш кофе!

Александр Иванович не обратил внимания на нее:
- А вот это еще один сюрприз! Он! Живет! В том же! Доме! Откуда! Забрали! Мою! Семью!
- В той же квартире?
- Увы, нет. Я бы ему еще пришил и покушение на частную собственность.
- Понятно. Так его можно найти и поговорить?
- Зачем это вам?
Олег мог бы сказать, что ему, как журналисту, необходимо осветить ситуацию с нескольких сторон, но этого делать было нельзя. Пациент должен думать, что журналист только на его стороне.
- Хочу посмотреть в бездну.
- О! - с уважением посмотрел на Олега Александр Иванович. - Не опасаетесь, что бездна посмотрит на вас?
- Опасаюсь, - честно ответил репортер.
- Тогда вот вам адрес, записывайте... Милочка! Я же просил, что бы вы не переварили кофе! Ну-с, я побегу, студенты, знаете ли, сегодня нагрянут на квартирный плэнэр. Надо сменить, мнэ, интерьер для работы. Пока!
И умчался. Через пару минут официантка принесла Олегу счет. За двоих, естественно.
К "Бездне" Олег вечером не пошел. Вечером посидел, расшифровывая аудиозаписи, посмотрел матч английской премьер-лиги и рухнул спать. Утром, утром. Все утром.

А утром он долго звонил, потом стучал в дверь квартиры деда-палача. Никто не открывал. Да уж, частная собственность... Двухэтажный деревянный покосившийся барак черного цвета. Лестница и коридоры провоняли мочей - кошачьей, человечьей, собачьей, тараканьей... А дверь, обитая "дерьмантином" еще во времена самого Сталина так и не открылась. Зато открылась соседняя дверь:
- Эй! Чего долбишься спозаранку? - из соседней квартиры высунулась тетка в розовом халате и серых бигудях.
- Да вот... Жильца ищу. Петра Трофимовича. Он здесь проживает?
- Здеся проживает, пердун старый. Только нету его. А вы откель? Из милиции? Так я вам скажу, он самогон варит. Точно. Я сама...
- Нет, я из газеты.

- По расселению, что ли? Ну, наконец-то. А то мы пишем-пишем, пишем-пишем... А толку - ноль! Я ж на очереди с восемьдесят девятого стою. А этот хрыч первее меня. На что ему квартира? Ему участок на кладбище пора выдавать. Да не бесплатно. Пенсия у него ветеранская большая, а он еще и охранником устроился на автостоянку. Без дела, говорит, не могу. А куды ему денежки? Пенсия-то поди под двадцать тыщ. Да еще и охранником тыщ десять. А мы всю жизнь горбатимся и чего? За что нам страдания? Нет уж, я первой его должна идти. У мня муж, дочь, зять, скоро внука будет, а мы все на одной площади. А поди его в престарелый дом, а комнатку-то нам, а? Вы там похлопочите!
Олег клятвенно пообещал похлопотать. Но, прежде, выпросил адрес автостоянки, где работал охранником заслуженный работник МВД.
Хорошо, стоянка недалеко оказалась. Всего три остановки на троллейбусе: машиной Олег не пользовался. Не любил, потому как зарплаты на ее содержание не хватало. Зарплаты, заплаты, зряплаты... Мда.
Черт, дождь пошел...

Олег прибавил шагу. А вот и он. Больной зуб. В смысле, охраняемая автостоянка. В будке возле шлагбаума сидел молодой пацан, ни возрастом, ни рожей не походивший на кровавого сталинского палача. Тютя из студентов. Сиди, играйся в телефоне, на кнопочку нажимай, когда машина подъедет. Тоже работа.
Репортер постучал в окно студенту.
- А? - оторвался тот от телефона.
- Петр Трофимыч где?
- У себя! - ткнул пальцем за спину студент и снова ткнулся в телефон.
- Ага, - невежливо ответил Олег и пошел в сторону облезлого строительного вагончика, стараясь не ступать модными ботинками в лужи. А как в них не ступать, если лужи везде? Блин, центр города, асфальт положить на стоянку не могут... Теперь в дверь вагончика постучать.
- Кто? - голос был старческий, но твердый.
- Петр Трофимыч?
- Я знаю, кто я. Ты кто?
- Здравствуйте, я журналист из...

Дверь открылась. На пороге стоял когда-то явно высокий, а теперь уже сутулый, худой лысый старик.
- Чего надо?
- Мне нужна консультация по одному вопросу.
- Иди в милицию. Я-то тут причем?
- Мне консультация по вашим временам нужна. Ну, когда вы работали.
- Я тридцать пять лет служил. Какое время-то надо?
- Военное, - ответил Олег.
- Хм, хоть бы кто о Черненко там спросил или о горбачевщине. Нет, всех Сталин интересует. Что конкретно хотел?
Порыв ветра плеснул старику в лицо, а Олегу надул дождя за шиворот.

- Ладно, заходи.
В вагончике было тепло, сухо, пахло не то машинным маслом, не то... Нет, маслом, наверное. Мужской такой запах, настоянный временем.
- Я вот по какому вопросу...
- Чайку? Продрог, небось?
- Да, спасибо. Не откажусь. Я вот по какому вопросу. Вы весну сорок второго помните?
- А что ж не помнить? Тебе покрепче? Сахара сколько?
- Две. Вот как раз насчет сахара...
- Злой год был. Особенно зимой лютовало, - перебил журналиста Петр Трофимыч. - Тогда нам блокадников в город привезли. Эшелонов пять или шесть. Да. Половина уже мертвыми. Памятник, помнишь, два года назад открывали?
- Помню. Но я там не был, там от редакции другой журналист...
- Держи. Осторожно! Горячая. Мы такие кружки гестаповками называли. Я тебе три положил. Сахар в такую погоду - первое дело.
- Ага, так я про...
- Вот там где памятник нынче стоит, там никого нет. Тела мы вытаскивали, на телеги и отвозили в лес, там рвы рыли и там хоронили. Метров на двести дальше памятника. Там сейчас новый микрорайон налаживают строить. Слыхал? Вот...
- А я про сахар хотел спросить.
- Сахар как сахар, - недоуменно посмотрел старик в пол-литровую банку. - Чего про него спрашивать-то?
- Знаком ли вам такой человек - художник, Александр Иванович, живет недалеко от вас, грива у него такая...
- Карточки нет?
- Еще нет. Но будет.
- А фамилия?
Олег назвал фамилию художника.
- Нет, не помню такого. Ты пей, пей. Не то простынешь.
- Так вот, он утверждает, что вы арестовали тогда его мать, отца и его самого отправили в детский дом для детей врагов народа.
- Я? - удивился Петр Трофимыч. - Да я ж рядовой был, постовым ту зиму стоял. Кого я арестовать-то мог? Нет, арестами у нас старшие товарищи занимались. Мы так, с уличным бандитизмом боролись, хулиганством, опять же. Дежурства насчет светомаскировки, да посты ВНОС.
- Куда? - не понял Олег.
- В небо! Воздушное наблюдение, оповещение, связь. ВНОС, сокращенно. Хотя к нам фрицы не долетали, далеко им было. Так что твоего художника я не арестовывал.
- Ну как же. Он утверждает, что знакомился с материалами дела, нашел там вашу фамилию...
- А что за дело-то было? - почесал лоб Петр Трофимович.
- Я и говорю, про сахар. Мол, его мать носила домой с работы сахар для сына. Кто-то донес, ее арестовали, с ним мужа, сына...
- Для сына, говоришь? - усмехнулся Петр Трофимович. - Вспомнил, вспомнил. Громкое дело было. Так я вот про блокадников расскажу сначала. Где-то в марте привезли эшелон детей ленинградских. Нас всех на разгрузку сами они ходили с трудом. На руках прямо умирали. Ну, мы подкормить пытались прямо сразу, да куда там... Строжайший приказ - не кормить ни чем.



- Почему?
- Помереть от еды могли. Это еще когда первый эшелон пришел зимой, а там взрослых было и детей, конечно. Паек им выдали на неделю вперед - они его сразу весь съели. И от еды умирать начинали. Организм он такой, да. Потихоньку, полегоньку, бульончик куриный, кашки какой. А они в рот буханку целиком. Не справлялись кишки и помирали. Мы уж привыкли к ним, знали, что как. А тут одни дети. Нету старших. Не, ну сопровождающие, само собой. Но так - одни дети. Несешь мальчишечку лет двенадцати. А он весит как младенчик. Глаза огромные, смотрят на тебя. А там - бездна. Бежишь и смотришь - пар-от идет ли из носа, дышит ли? Один так на руках и умер. Ну, их всех по домам детским, в райцентры, там все ж полегче с продовольствием, чем в городе. Всё ж на фронт уходило, всё ж для мужиков на фронте. А там, в деревнях, подсобно выжить легче. Без еды не останешься. Самых же больных и тощих оставили в городе, при госпитале. На углу Карла Маркса и Ленина особняк стоит. Знаешь?
- Ага.
- Ну вот там. Туда истощенных отвезли. Чем они дышали - уму не постижимо. Ну, значит, привезли мы их и на службу...
- Петр Трофимыч, а про сахар!

- Не перебивай. Про сахар... Не помог им этот лазарет. Мрут и все тут. Ну понятно, блокадники же. То одного увезут хоронить, то другого. А им усиленное питание, лекарства. Дети! Ан нет, все равно мрут. Что такое? А кормился этот детский дом от "Кулинарии". Ну вот комиссия партийного контроля и пошла проверять - почему высокая смертность. Хотели уже врачей под суд отдавать. И проверили нормы выдачи продуктов. Вроде все нормально. Привезли из "Кулинарии" ужин - двести порций. Взвесили. Все нормально, все по норме. Но врачи образцы продуктов и к себе в лабораторию. Наутро - ахнули. Вместо мяса - хлеб, сахара в каше, чае, раза в три ниже нормы. Ну это я потом узнал. А тогда срочно в машину и поехали брать с поличным. Я с начальником сразу на квартиру к директрисе. На чердаке дома - пять мешков сахара, консервы, сухари. Много там чего было. Кстати, я в том доме и живу сейчас. Только тогда он был новенький, барак тот. А жили они аккурат в другом конце коридора. Ну, ко мне, как заходишь, направо, а к им надо было налево. В квартире, конечно, барахла всякого было... Шелка, меха, статуэтки, золото, камушки... Меняли на рынке.

- А вот Александр Иванович говорит, что там было только стаканчик сахара...
- Ну, он может только стакан и видел с мамкиных щедрот. А поди и врет. Ты запрос сделай в архив, в деле должна сохраниться опись продуктов.
- И что с ними?
- А что с ними? Всю банду из "Кулинарии" тут же под суд и кому десятку, кому пять. Они ж там все замазаны были. Одной заведующей такого не сварганить. Да сразу все и во всем признались. Ну и у каждой бабы дома тоже самое. Консервы, сахар, крупы... Пятьдесят восемь, семь. В условиях военного времени это...
Петр Трофимович чиркнул себя по горлу.
- ...но малолетние дети у них. Смягчающее обстоятельство. Пожалели. Сейчас бы вообще отпустили. Мелочь.
- И правда, Петр Трофимович, ну пять мешков сахара это же пустяки. Ну, вернула бы. Зачем же в тюрьму?
- Милый, ты дурак, что ли? - поморщился старик. - Сахар весной сорок второго... Это же... Это же дороже золота. Украина под немцем. В деревнях мужиков нет. Будет урожай или нет - неизвестно. Немцев надо как-то гнать. А вот сахар детишкам-дистрофикам где взять? За золото покупать только. Да черт с ним, с золотом. Сколько моряков погибло, этот сахар защищая? И не только наших моряков-то. Кровью этот сахар оплачен, понимаешь. Смертью для жизни. А тут какая-то крыса тыловая у детей ворует, заставляя их дохнуть от голода. Чем она лучше немца, что блокаду им устроил, детям-то? Так что, все по-честному.



- Она умерла в лагере.
- Да? И хорошо.
- А мужа ее куда?
- Если не ошибаюсь, муж у нее работал в этом... Запамятовал. Ордера на квартиры выдавал. Типа ЖЭКа.
- Паспортный стол?
- Точно. Начальник паспортного стола.
- А что, тогда дома строили?
- А как? Сам посуди, до войны в городе жило тысяч сто. А как эвакуация началась - тут тебе и ярославцы, и эстонцы, и латыши, и ленинградцы. Город сразу в три раза увеличился. Жить-то где им? Ну вот, бараки и строили. А местных уплотняли.
- Это как?
- У тебя квартира сколько комнат?
- Одна. Она не моя. Я снимаю.
Петр Трофимович пожевал губами, глядя в потолок:
- Семью из трех-четырех человек, по ордеру. Подвинешься, ничего.
- А не пущу?
- А под суд?
- Мда... И что муж этой заведующей?
- Тоже махинировал. На лапу ему совали - он подписывал фиктивные отказы, мол, жилплощадь не позволяет подселять. На это уже махнули рукой, бронь сняли и на фронт. А на его место посадили фронтовика безногого.
- Петр Трофимович, а вы-то воевали?
- На фронте? Нет, не довелось. Я тут воевал. Теперь вот палач сталинский...
- И последний вопрос, Петр Трофимович, а сына этой пары куда?
- Как куда? В спецприемник.
- Его-то за что? Он же совсем еще ребенком был!
- А куда его? На улицу? В беспризорники?
- А родственникам?
- Да не было там родственников. В спецприемник, там карантин прошел и отвезли в какой-то детский дом. Я уж не следил. Таких много было.
- Вот он вернулся, ненавидит вас.
- Да кто ж меня любит... Мент же, - вздохнул Петр Трофимович. - Соседка и та волком смотрит. Еще чаю?
- А она-то за что?
Старик пожал плечами:
- Комната больше. Пенсия хорошая.
- А зачем тогда работаете?
- Скучно. Да и деньги нужны.
- Зачем?
- А вот это не твое дело.
По пути в редакцию Олег пытался уложить собранную информацию в одну картину. Не получалось. Вернее, получалось, но...
- ...вот такая вот история, - закончил рассказ Олег.
- Да уж, - мрачно ответил шеф. - Блокадников сразу убрать. Не надо. Не трогай. Количество мешков. Ну, полмешка пусть будет. Ну, один. Не больше. Нам тут не надо... Гонорары возвращать. Или ты вернешь?
- А я и не потратил почти. Только этого художника сахарного кофеем напоил. За свой счет!
- Олежа, ты не понял. Это все только начало. Вот там, - главред ткнул тощим пальцем в потолок. - Вот там решили, что на грядущих выборах губернатора мы будем поддерживать кандидата от некоей объединенной оппозиции. Так вот, этой оппозиции жуть как не нравятся рассказы про честных чекистов и вороватых чиновников. Это понимаешь? И тогда и ты, и я не то что перестанем зарплату и левые гонорары получать, а вообще в этом городе работу не найдем.

P.S.
Спустя год, совершенно в другом городе Олег рассказал мне эту историю. Нет, он не уволился. Очень ему хотелось расплатиться за кредитную путевку на Гоа. Статья вышла, потом другая, потом третья. Выборы уже скоро, вовсю идет подготовка. Штабы там, все дела.
- А Петр Трофимович? - остальные меня не интересовали.
Петр Трофимович же умер вскоре после первой статьи. Сердце. Комната, кстати, соседке и досталась. На похоронах было много народа, нет, Олег не ходил. Некогда было. Рассказывали, что много было из милиции: провожали подполковника с почетом. Приехала и делегация из детского дома, что в одном из районов области. Он туда переводил свою пенсию, жил же на копеечную зарплату охранника.
- Гоа-то как? - спросил я Олега.
- Нормально. Гоа как Гоа.
Помолчали. Налили по-шустовскому. Чокнулись, выпили.
- Не стыдно было?
Олег хмыкнул и отвел глаза:
- Нет.

СПРАВКА. Постановлением Военного совета фронта от 7 февраля 1942 г. утверждались следующие месячные нормы снабжения детских домов на одного ребенка: мясо - 1.5 кг, жиры - 1 кг, яйцо - 15 штук, сахар - 1.5 кг, чай - 10 г, кофе - 30 г, крупа и макароны - 2.2 кг, хлеб пшеничный - 9 кг, мука пшеничная - 0.5 кг, сухофрукты - 0.2 кг, мука картофельная -0.15 кг.

Ивакин Алексей Геннадьевич. отрывок