я хотел стать седым
и испробовать все способы
смерти
а теперь я забыл
просто взял, и забыл -
пусть запястья
останутся
целыми…"
Вместо эпиграфа.
в стакане водка и дождь.
ещё один лживый способ не чувствовать боли.
прижимаюсь лбом к железным перилам.
внизу – муравьями – прохожие.
в ушах
висках
по венам
«там у меня нет прошлого, здесь – будущего…»
будущего нет ни у кого.
твою мать.
но у тебя есть я.
а у меня – ты.
был.
я молюсь богам, в которых не верю.
будь счастлив.
а если нет – возвращайся.
ты засунул мне в рот дуло пистолета.
думаешь, брызнет солнце? (с)
без тебя всё чужое.
дыры чёрных дворов.
гололёдно-стылая жизнь.
я - не ничтожество.
просто - ничто.
я слабая.
я боюсь.
я сорвалась.
телефон летит в стену.
а что, если ты?!
плевать.
тебя больше нет.
тебя съест - метастазами - новая жизнь.
кто-то другой останется
[и то не со мной],
а тебя сожрёт.
бутылка с грохотом по полу.
но ты же и туда возьмёшь с собой себя…
…моё поколенье не любит любовь…
…оставьте в покое меня…
…не оставляйте меня одного…
волосы звука…
лесть палача.
счастье.
полёт в полость.
все мы испорчены частным.
сейчас
слушай
мой
голос.
позже мы станем ничем.
еще
позже у нас будут дети.
мы улетаем вниз по нечет-
ным дням –
некуда деть их.
ты не целуй.
только лепи.
лучший конструктор - тело.
все, что не может меня убить -
может меня сделать…
делай мне больно.
делай мне смысл.
делай мне нас с Летом.
если из этого
выйдем не мы -
как мы узнаем об этом?
это не повод бежать от судьбы.
делай мне
что хочешь.
просто теперь я хочу быть
голосом –
не строчкой.
только Маяковский любил идеально.
а я так -
кусочек страсти,
кусочек отчаяния,
чуть-чуть эпатажа
и
вот вам - любовь
до четырехкомнатного гроба.
стой, я знаю!
это
вроде бы
называется пафосом отрицания
blah-blah-blah
переходный возраст…
да только мы все равно
порознь.
впору спиться.
о,
тысячи колких фраз готова
кинуть в лица, лица, лица,
где - не ты.
но это все даже не стоит слов. Правильно?
только Маяковский любил идеально,
а я - так…
Пометил мелом каждый звук,
каждый нерв,
каждый волос,
каждую строчку…
думал, они о тебе?
лил молоко в мою воду,
рассвет - в мои сумерки,
лаву - в мой дым…
стало ли лучше?
безупречно-болезненно
ласково-ветрено.
слишком светло -
а я не задернула штор.
простудилась.
оглохла,
ослепла
от слов…
ты обещал ждать.
заплёванные донышки,
пересохшие колодцы
нашей веры –
пепел и копоть
не сохранили.
Наша любовь
на стол в кофейных разводах
из колоды ожиданий
червонной восьмёркой
выпала. Выбросил?
оправданья напрасны:
мотивы
до крика
ясны -
Расстоянья расставили нас по местам.
Круги на воде
разбежались прочь
от усталого
«забыл ведь?»…
Представляешь – не больно…
не говори, что
любое прощание -
это прощение -
было бы глупо.
Тёмная вода
недозволенных снов,
над ней -
ни бабочек
радужных писем,
ни синих птиц -
безумно-восторженных фраз
о том,
что однажды мы сможем…
не сможем.
не мы.
у тебя теперь
вся Вселенная в пыльном стакане,
все звезды - в собственной тени,
целый твой город – в листе бумаги…
и только меня - по-прежнему нет.
В этих желтых стенах невозможно жить.
- Внутривенно морфий, - врач толкает иглу в кость.
Мне когда-то казалось сложным быть как все,
А с возрастом стало еще сложней.
- Прочь!
"..Как в детстве по мостовой… Зажав косяк между
указательным и большим, спрятавшись за угол школы.."
Я курю - но дым от твоих сигарет,
И каждый день я думаю, что завтрашний -
будет лучше.
Серый кот, рассекая шерсть языком,
Зализывает след от моих рук.
И разбитый сервиз для многих
Уже не так хорош.
Я рисую дождь у твоих ног.
И эскиз изгиба скул твоих
Несколько истощен худобой.
- После смерти ждет успокоение?
- Только в виде распада материи.
Вместо эпиграфа.
Искусала губы в кровь. Плачет.
Медный привкус во рту.
Сердце ноет, болит, бешено в груди скачет.
После паузы, совсем по-станиславски,
Выдохнула:
- кто ты?
- дура.
- нет, но все-таки? - спросила,
смывая с лица остатки
косметики и чего-то липкого,
кажется, ласки.
- Присмотрись.
Оглядела. Полностью,
как от Кубы до Аляски.
- Видишь? Это пляски
Святого Вита. Боги! Ну, смотри же.
Дальше, дальше, глубже.
В колонках зазвучала Аэлита.
- Зеркало? – догадалась,
довольная улыбнулась,
открывая зубов белых ряд,
запуская в стеклянную твердь
Горячий от сердца и боли снаряд.
Разбилось. Разлетелось. Разрезало.
В темно-красный окрасилось,
Вдребезги, по лицу, по губам, по груди
Звоном едким оскалилось.
На полу успокоилось, шелестя
Осколками - тысячью раз по семь лет несчастий,
Говоря спокойно, с примесью в голосе счастья:
- Дура. Слабая. Сорвалась. Зря.
Упала.
Бессилием в кулаках по стеклу битому,
Коленями, разрезанными поперек…
Из двора в форточку крики.
Исписанный тетрадный листок.
Телефон зазвонил.
Полушепотом, в бреду кричать слова
«Слава Богу» и еще какое-то,
кажется, «хватит».
пора смотреть вперед.
На солнце в двести разноцветных пятен.
"…набери меня снова
набери меня снова
обозначь телефонным
номером
запиши мое имя
на кленовом листе
и отправь с крыши
в тишину
по ветру…"
бить о пол стеклянные иллюзии
начинать с большой буквы
кусать болью запястья
кровоточить выдохами
ломать наледь на сердце
строить воздушные тюрьмы
ловить солнечных зайцев бутылочным стёклышком
выбирать и не жалеть
приходить в дом, где ждут
ползать по дну эмоций
резать бахрому по краям мыслей
делать себя самой
рисовать твои руки
пить водку с дождём
падать и заливать раны зелёнкой
находить нужное
летать, не видя дорожных знаков
запрещать себе запрещать
забывать забыть
замерзать под фонарями
получать ответы
давать, не требуя взамен
идти своей дорогой
расти упрямо до вечного
иметь много больше, чем кажется
слышать дрожь
прятать от других, но – не от себя
держать спину прямо
знать - ничего
покидать без сожаления
говорить без фальши
тратить улыбки
плевать в лицо предрассудкам
красть небо в лужах
втыкать ногти в ладони, закусив губу
жалить нежностью
рвать горло дымом
думать образами
будить кофейной горчинкой губ
писать стихи без рифмы и ритма
разрешать себе себя
лежать плечом к плечу
значить многое
встречать и принимать
платить за всё по собственному курсу
звонить и молчать
восходить солнцем из-за штор
бегать босиком по росе
видеть главное
продавать себя не за грош
посылать тебя далеко-далеко
шить лоскутные одеяла из тёплых слов
трясти дерево с запретным плодом дурацкой мечты
сиять светлячками из глаз
закрывать двери изнутри
петь шёпотом на ухо
тонуть в листьях со снегом
чувствовать
просто
быть.
так тихо по утрам.
мятые складки солнца на окнах,
бутылки, гитары и люди,
невнятные матрасы
и ленивое лето в каждом прищуре глаз…
а твои волосы пахнут свежескошенной травой,
на твоей щеке след бусин с моего запястья,
и пока я вижу сквозь леску ресниц твои глаза,
а в твоих глазах – мир и полосы солнца,
пока я могу за тебя молиться урывками тишины,
брошенной под ноги,
пока можно искренне, чисто,
пока не боюсь –
я буду.
быть – это очень просто.
это полутона.
это падать, глотать пыльный ветер.
это птицы клюют с ладони – пшено.
пока ты хочешь отдавать, у тебя всё будет.
здесь так тихо.
утром.
пока закрыты суды.
пока душа болеет простудой - не абортом.
пока никто не знает, как нужно.
пока улыбаемся.
если тебе душно, просто открой форточку.
стоны нежности всё ещё кружатся в голове. да только они уже прожиты.
звёзды, что ты мне дарил, должны ещё лежать в коробке под кроватью. только почему тогда пальцы чувствуют только шуршащие обрывки фольги?
всё-таки нужно было нам мечтать навырост. ведь не въезжаем уже в позавчерашние наши сны – размеры души, что ли, не позволяют?
наверное, крылья просрочены…и остаётся только вклеить пару их тусклых перьев в маленький полосатый альбомчик.
ты так и не смог обратить меня в свою веру. веру в дурацкое светлое послезавтра.
я слишком долго учила тебя слышать мои слова. тихие, путаные, нелепые.
мы хотели только сказать друг другу хрустальное маленькое «люблю».
и не мы виноваты в том, что оно родилось стеклянным.
***
Не первый, не последний, не самый… Не буду. Не надо. Не скоро.
Забудь. И точка.
Снова в пух и прах с домашними. Снова сжимать в пальцах сигарету, думать, маяться, бредить, бродить…. Материализоваться из вязкой темноты ночи, из моей воспаленной мысли тонкими «гениальными» пальцами на дремлющем моём звонке – впервые….
- Впустишь?
Чуть растерянные глаза в красной от табачного дыма паутинке, ледяные капли на щеках, он весь пропитан духом, запахом, вкусом дождя….
Говорим о необязательном, ведь роли ещё не разобраны. Только пара неаккуратных взглядов так глубоко в глаза, что синтаксис уходит из-под ног…. Я понимаю: один сомнительный вздох, и инстинкт разнесёт в клочья всё наше «сейчас».
Он протыкает карандашом лист бумаги, прислоняет к запотевшему стеклу.
- А любви ведь нет…. Дырка осталась. Сквозная. Вон видишь, здесь дырка теперь? Ночью от темноты тёмная, а днём от света светлая. Так и у меня.
И я вдруг вижу, что он без кожи, совсем без кожи. Не знаю, содрала она её или только присыпала солью…неважно.
Важно только, что нам одинаково больно. Обнимаемся осторожно, и он опрокидывается в тяжелое варево дремоты…
Он спит. Я сижу рядом.
Возле – не значит вместе…
покупаю в книжном Паланика и шесть детских цветных мелков.
набираю одиннадцать цифр – телефон Бога. только он многоканальный, и трубку снова берёшь ты.
да, мы идём гулять под дождём.
да, я соскучилась.
конечно-конечно.
что же ты?
обведи меня вокруг своего музыкального пальца – или мелом на асфальте.
я хочу.
нет, я не сумасшедшая.
нет, мне не жалко куртки, плёнки и прохожих.
что же ты?
я нашла этот сухой кусок асфальта. я лежу на нём, и в затылок впиваются острые камешки, и в волосах вязкая хмурая пыль, и небо такое привычно низкое.
что же ты?
обводи.
и все будут знать, что убил не ты.
ты расследовал.
как всё просто, правда?
сиротливый белый мелок из коробки воспоминаний с радостно танцующей бабочкой.
тссс, никому не говори, но мы же видели – это пляска Святого Витта.
сколько ни репетируй перед зеркалом, в день премьеры пугаются все. неужели у меня снова не получилось чётко, красиво, в такт?
не получилось.
что же ты?
я говорила. ты гладил меня по голове и улыбался «милым чудачествам».
а теперь…
что же ты? что же…?
ку-да же ты…?
отряхну джинсы. достану оранжевый и нарисую солнце. большое-большое, такое, чтоб им захлебнуться.
или смехом? или дождём?
а ведь, знаешь, хотела – тобой.
до крика.
до всхлипа.
до боли.
до сути.
не смогла.
уж прости.
ты помнишь - она ушла.
тихо, не касаясь нотных станов бельевых верёвок, не оставляя следов на мокрых подоконниках.
у неё есть своя половинка вечности.
ты был там, ты помнишь.
ты хочешь забыть.
у тебя обязательно получится забыть.
у тебя всегда всё получается.
всё будет чудно, мой хороший.
будет - как я хочу.
я так хочу потому, что не осталось сил объяснять тебе что-нибудь из своего «хочу».
ты видел во мне только белый лист.
едва различимо – снежным мелом – причудливые сны и детские страхи.
ты заполнял меня своими карандашными рифмами.
целовал отпечатками беличьей кисти.
ты не знал, что я уже давно рисую себя сама.
с изнанки.
начерно.
набело – нечем мне.
всё повымело.
ты мог верить в меня – навзрыд.
рвал мою ночь на тысячи слов.
ты всё ждал начала дурной игры в откровения.
дождался.
и понял – вода, что стала снегом в моих волосах, была совсем не святой.
даже чистой – не была.
проклятье застряло в горле, цепляясь за совесть.
ты плакал. сорил обрывками мелодий. раздавал себя по слогам.
а всё было так просто…
просто
время изъять душу из моего рая.
там и второй – лишний.
там что ни день – сумерки.
будь уже счастлив.
с собой.
"…разворованный
дом
разоренное
гнездо
выдох, словно слово
на вынос
начинаю исчезать
начинаю понимать
как чужое
становится
мыслями…"
А ты.. пожалуйста,
крути блюдечком на спиритическом сеансе щербатый телефонный диск –
я отзовусь.
Ищи неторопливо на шершавой стене
звонок/вешалку/выключатель –
я подожду.
А лучше
обожги свои пальцы о пламя свечи –
я буду дуть на них, убаюкивать боль.
Касайся меня своими пальцами со следами до-ре-ми –
я прозвучу их протяжной нежностью.
Дыши на мои окна
оставляй на них отпечатки ладоней -
я прочитаю по ним безысходность.
Закрой от меня ладонью мир –
я буду смотреть на ненависть, боль и страх сквозь твои пальцы.
по моим венам сегодня мягкое что-то,
теплое,
в кончиках пальцев вата живет,
нежностью пахнет.
в краску их, да по коже твоей поцелуями.
помнишь, как когда-то
мы в лужу пускали кораблик
бумажный? клеточки мокли, а буквы бежали куда-
то под воду, плыли.
ты знаешь, я ведь потом,
когда под жарящим солнцем вода вся высохла,
из кораблика этого неловко
сама самолетик сложила и в небо его,
в ветра струю, криво, немного нервно.
а сегодня в мое окно кто-то бился:
кто-то бумажный и маленький, с грязно-
белыми крыльями. это ты его так,
в журавлика аккуратного? нет? уверен?
я не шучу, послушай…
просто я лист развернула, а там неровные,
буквы немного кривые, как будто плакали,
и слова те […] самые…
-он поплывет?
-вряд ли.
-он полетит?
-не верю.
-и не вернется?
-знаешь, бумагу порвут,
да на тени твои и мои.
а теперь я журавлика высушила,
да написала там про день сегодняшний,
про то, что малина в лесу спелая,
да про то, что яблоки на даче зеленые,
и в бутылку засунула, в стекло,
да пробкой покрепче, чтобы буквы не плакали.
в воду…
"бутылка о камни разобьется,"- ты тогда,
когда-то, когда кораблик в воду,-
"а бумага на дно пойдет. и слова утонут
твои, буквы нежные выпьет море вином, с краскою…" а
я все также тихо в ответ,
почти шепотом: "можешь убить, но не верю".
а еще..
я не сильна в оригами.
Впрочем, ты знаешь.
мне рассказывают о судьбе, которая имеет свойство иногда так неожиданно фокусничать – ловкость рук и никакого мошенничества, но совершенно неясно, с кого спрашивать за эти фокусы и кому принадлежат эти руки.
А я знаю то, что светел только сгорающий.
Я могу рассказать тебе о пути, которому не нужно оправдание направлением.
о том, что порою свет – это всего лишь отсутствие тени.
о нас, никогда по-настоящему не бывших, и о других – слишком ощутимых и реальных, чтобы их существование можно было игнорировать.
мне пытаются объяснить, чем скрытые камеры отличаются от камер предварительного заключения – но я не вижу разницы.
а с веток капает тоска – это опять весна. Не_моя.
Я не знаю, каким богам мне молиться, их придумали слишком много. Люди.
И чай совсем горький – перестоял.
чай и отчаянье – наверное, всё-таки однокоренные слова.
знаешь, иногда мне кажется, что никогда…
любить просто так.
Любить – просто.
Нежность
В мире осталось так мало слов.
А звезд на небе по-прежнему уйма.
И так много среди них ничьих, ненужных…
Укрой мое сердце одеялом ночи..
Пусть теперь не слова, которых слишком мало, пусть теперь не слова будут говорить тебе, а звезды. И не только о любви. Еще о многом, чего я не знаю.
А хочешь – кровь мою по земле расплескай.
Она прорастет по весне цветами белыми.
А лучше – душу мою вынь из меня, ту, не придуманную. Заверни в нее свое сердце. Оно оживет и забьется, согреется. Тогда и жизнь, и смерть.. и друзья, и муза – все будет, и моя душа с тобой, глубоко. Далеко-далеко от чужих лишних глаз. Ты ее сбереги, и она никогда не умрет, никогда тебя не оставит, покуда ты жив.
Целовать в звезды можно только небо.
Это не любовь, не любовь, не любовь. Это больше. Я раньше не знала, не думала, что бывает больше, что бывает ТАК.
Не оставляй себя наедине с собой, не оставляй –
Это плохо, когда один. Когда ты забываешь, что кроме себя самого у тебя есть я.
А я врастаю в тебя всеми своими нервами,
Всеми своими клеточками,
Всеми своими мыслями. Как зеленый плющ обвивает холодную статую, и пугается сначала, что жестко и неуютно, что непривычно, что ветер снаружи северный и обнять совсем некому. А у статуи под каменной кожей бьется сердце – живое и настоящее, и плачет слезами горькими, когда дождями лицо застывшее умывается. Лепестки-цветки белые к зиме вянут, закрываются, осыпаются прикосновениями прощальными хрупкими, и только один остается – и всю зиму ждет, и каждое утро надеется, что проснется с рассветом его любимый каменный, и посмотрит на мир глазами ясными, а они рассмеются и слезами наполнятся… А глаза каждое утро не открываются, они всё как были – неподвижные, только плачут иногда - дождевыми слезятся каплями, и от росы иногда переливаются.
А он такой маленький – цветок, что на сердце распустился у статуи, он такой маленький, и не заметный скользящему взгляду, потухшему, проходящему мимо, он такой маленький и кажется слабым… Только каждую ночь, когда в городе становится тихо, он слышит, как сердце бьется под холодной коркой, тихо, и верит, что однажды… что наступит утро…
Он слушает, слушает так внимательно, что даже дышать боится … тук-тук.. тук-тук… и засыпает под эту мелодию. На груди у каменного любимого.
А утром …
Я хочу быть с тобой.
И не только в радости.
Я бы закричала, что люблю тебя, на полторы тысячи расстояний моего крика, да жаль стены дома и спящих людей;
я бы вышла на улицу и прошла полторы тысячи расстояний за один шаг, да вот только уйду - не вернусь, а тебе не понравится, если я брошу дела здесь;
я бы хоть позвонила сейчас и затаила бы дыхание, вслушиваясь в голос, и закрыла бы глаза - не видеть-не знать-не чувствовать полутора тысяч расстояний - до ощущения реальности твоей и шёпота - только мне, да ведь выключен у тебя телефон, ты спишь уже, наверное.
А, к чёрту всё.
Люблю тебя.
***
И ночь давно, и спать должна, но
тела твоего хочу, кожи, пеплом воспитанной, губ твоих, чужими - удивительно, что кто-то был - целованных раньше, глаз твоих, которые нет сил описывать,
мыслей твоих, так непохожих, идей, безумно-гениальных,
книг твоих и музыки, голоса мягкого и неведомое открывающего,
души твоей, мятущейся, настоящей и нежной, к не-тем - злой и непонятной,
и чтобы как звери, влюблённые звери,
и чтобы не страшно было тебя назвать "мой", чтобы правдой это стало, как когда признавалась, легко было, потому что правда вкуса твоих слов и моих честных, первых за жизнь честных счастливых слёз - даже ночи бы не отдала, каждой секундой в тебя живя -
хоть бы сколько - всё равно вечность.
Жадная я до тебя, да только что остаётся.
Выживать.
***
Срочно нужны твои руки на плечи,
и глаза - в глаза,
и дыхание-биение-взгляды одновременно,
смех от этого неловкий, звук негромкий, свет нечастый…
И просто - ты. Как есть, плевать на все условности и законы.
Тебя. Много. Долго. Безотрывно.
Подписала бы договор с дьяволом, да что-то не спешит он ко мне.
Кнопка оффлайн – и ты в безопасности. На те пять минут, когда реальность еще не стала всем. Закрываю глаза. Круги. Электричество.
Я сплю без подушки, обхватив голову руками. Я просыпаюсь, встаю с кровати, делаю шаг и падаю. Это такая игра – сколько падений придется на тот один раз, когда удается сохранить равновесие. Но я плохой игрок, и я лежу в обмороке. Я просыпаюсь в шесть утра и ложусь обратно на кровать. Все тело в синяках. Мне все равно – в голове боль такая, что заглушает все. Впрочем, у меня довольно высокий болевой порог. До тех пор, пока дело не касается истерзанных внутренностей – души, сердца и прочая…
Я вчера впервые поняла, что разговариваю с пустотой. Что в эти моменты ты меня не слышишь, как мне думалось раньше. И ты не отвечаешь, я сама придумываю реплики. Я поняла это после нескольких месяцев таких разговоров. Это не твой голос. Это не твои мысли. В моем безумии бывают проблески.
Подушка очень на меня похожа. Она хороший собеседник. Ее можно обнимать, не думая об интиме. В нее можно плакать, не думая о репутации и имидже. Ты спишь на плече у подушки, и она знает все твои детские страхи. Она рассказывает тебе сказки, пока ты спишь. Она шуршит твоими волосами и приглушает звуки за стеной, которые хотят тебя разбудить. Подушку выбирают под себя. Но иногда она достается тебе, просто потому что так должно быть. Ты не придаешь этому значения, но подушка думает «это судьба» и любит тебя безмерно. Бесконечно. Безнадежно. Я очень похожа на подушку.
У моей кожи запах ванили. Приторно, если в большИх количествах. С горечью – если в бОльших. Я плачу. Соль и ваниль не любят друг друга. Поэтому я плачу от счастья. Я придумываю себе счастье. Большое. Единственное в мире. Иногда я думаю, что придумала тебя, и если так, это самое прекрасное, что могло со мной случиться. Ты нереальный. У тебя непонятное прошлое и красивые руки. Самый лучший в мире голос и уникальные мысли. Я люблю твои волосы, и плачу от твоих рассказов. Меня нет в твоей жизни, когда-то ты очень четко определил мне место.
Подушка лежит на кровати и ждет, пока ты уснешь, чтобы рассказать тебе новую сказку. Про твоих будущих детей, какими хорошими они будут, про тебя самого, когда был ребенком. Она ждет, пока ты уснешь, чтобы нашептать тебе сон, в котором есть только вы двое и ничего больше. Только вы и ваша любовь. Она ждет, пока ты уснешь, чтобы смотреть на твое лицо. Чтобы слушать твое дыхание. Чтобы быть с тобой рядом.
Я тебе верю. И я верю в тебя. Ты уже так много потерял, а взамен – лишь сеточка у глаз и усталые брови. Ты обязательно будешь счастливым. Я все сделаю, чтобы ты был счастливым. Ты понимаешь меня – всегда – и уже поэтому не требуется более никаких доказательств. Ты свободный. Ты даже можешь быть слабым иногда – а это позволяет себе только сильный человек.
Потом, когда тебе придется поменять подушку на новую, на ту, которая тебе нравится, она – безмолвная – останется в брошенной пустой квартире, останется на антресолях, дожидаясь моли, останется сыреть от дождей на свалке, останется разорванной на кусочки материей и ворохом рассыпанных перьев. Засыпая в свой последний раз – без тебя – она будет вспоминать твой запах и твои руки, пепел сигарет, иногда ее обжигавший, и твои редкие слезы. Она будет спать и видеть лучший в мире сон – о человеке, которого любит.
«Я – тебя, ты – меня». И это единственное, в чем я не хочу и не могу сомневаться.
«Посторонним В.» - напишу я на листочке в лестничную клеточку и приклею на сердце скотчем. Боже.
бубновые мальчики, краденые гитары, водка с лимонными дольками.
янепьюянепьюяне…
You.
босиком.
я люблю босиком.
я обвяжу лодыжки разноцветными ленточками с бубенчиками,
и твои секреты переползут за другие дверцы,
едва заслышав мои шаги в опасной близости.
шёпотом.
ты можешь шёпотом.
у тебя сорваны связки, но всё, что я хочу услышать, можно только шёпотом.
расскажи мне о нас.
расскажи, пока я верю.
расскажи - я слепила себя слепой, расскажи…
There’s a snowstorm morning a requiem for me in this doorway and I'm howling with it.
переизбыток недостатка тебя.
иногда я задыхаюсь по ночам.
