Последний день. Как правильно сказать отцу “прощай”?
Добавлено: 18 сен 2010, 11:30:32Я годами раздумывал над этим вопросом,
и вот сейчас мне нужен ответ.
МАМА ЛЕЖАЛА, СВЕРНУВШИСЬ КАЛАЧИКОМ, — такая маленькая на большой двуспальной кровати. Мой отец боролся за каждый вдох в соседней комнате. “Скажи ему, что ты здесь”, — попросила мама, и по ее напряженному голосу я все понял.
Я прокручивал этот момент в голове снова и снова с того дня, как рак простаты, который медленно убивал моего отца, вступил в последнюю стадию. Но сейчас, когда смерть была совсем близко, я совершенно не представлял, что делать и говорить, войдя к нему в комнату. Что сказать? Как выразить всю благодарность за 34 года дружбы и поддержки? О чем он думает, о чем сожалеет, чего боится? Что он может попросить?
Я чувствовал, как пот каплями стекает по спине. Теперь у меня была возможность помочь ему, так же как он всегда помогал мне противостоять неведомому.
Я глубоко вдохнул и распахнул дверь.
Его пальцы вцепились в матрас, лицо было покрыто болезненным румянцем, рот раскрыт, губы пересохли, глаза расширены. Я тихо подошел.
— Сколько времени? — с трудом спросил он.
— Около пяти.
— Я проспал целый день, — сказал отец. — И мне так страшно.
Он сказал это просто, но его слова меня поразили. Первый раз за семь лет (с того дня, как был поставлен диагноз) он признался, что боится. Я положил руку ему на грудь — так, как часто делал своему новорожденному сыну, чтобы успокоить его в ночи. “Ты хороший человек, Джейкоб, — сказал он. — Я знаю, что ты хочешь помочь всем, и тебя самого это иногда раздражает. Но мы еще никогда не заходили настолько далеко”.
Он говорил, будто пытался меня успокоить, хотя я знал — он просит успокоить его. Что я должен сделать для этого?
Я ВСЕГДА ОБРАЩАЛСЯ К ОТЦУ, КОГДА сомневался. Именно ему я позвонил в девять лет, плача от страха в свою первую ночь вдали от дома. Именно он был тем “настоящим” другом, кто вправил мне мозги после того, как женщина впервые сказала мне “да пошел ты”. И это он, прикованный к постели, утешал и поддерживал меня по телефону, когда мой сын, чуть не погибший в роддоме, провел несколько недель в палате интенсивной терапии.
Кроме того, он был редким отцом, позволявшим мне жить в соответствии с моими убеждениями. Благодаря его поддержке я смог отказаться от карьеры юриста в пользу писательства. И нашел женщину, говорившую “пошел ты” только по делу. Но в каждый из этих поворотных моментов я испытывал страх, и это убеждало меня в моей несостоятельности. Так как же мне сейчас утешать его?
Я даже не могу сказать, что поддерживал те решения, которые довели его до сегодняшнего состояния. Потому что в душе считал их самоубийственными. Отцу поставили диагноз в 2000 году. Я хотел, чтобы он боролся, используя все средства современной медицины, но он решил ждать и наблюдать. Он утверждал, что, по исследованиям, мужчины, которые просто наблюдают за течением болезни, живут дольше, чем те, кто настойчиво борется с раком простаты. Что существуют побочные эффекты химиотерапии и операций, включая импотенцию и недержание. Но, думаю, дело в личных причинах. Он видел, как его отец умер от того же заболевания в госпитале Флориды — страдающий, парализованный и напичканный медикаментами. “Не делай эту операцию, — сказал дед моему отцу, — грязное это дело”. И отец решил противостоять судьбе по своим правилам.
Спустя пять лет рак уже проник в кости. Отец отказался от обезболивающих, чтобы находиться в сознании: по его словам, ему был интересен опыт, который могла дать болезнь. Он заявил, что никогда больше не встретится с врачами.
Следующей осенью родители пригласили нас с женой на некоторое время в гости. Отец уже готовился покинуть нас. Он похудел почти на 40 кг и мучительно страдал от болей. Моя жена в это время была на восьмом месяце. Наш план был непреднамеренно поэтичным: попрощаться и познакомить его с внуком.
“Я чувствую себя хорошо”, — сказал отец, когда мы приехали. Его голос звучал спокойно. По его словам, он не чувствовал ни страха смерти, ни грусти расставания с семьей. Часть меня знала, что именно его исследования себя привели к преодолению боли, депрессии и клаустрофобии в собственной спальне. Но в тот момент мне хотелось, чтобы он проявил страх, сомнения, уязвимость — мне казалось, что именно так должен вести себя умирающий.
СИДЯ С НИМ 7 МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ, Я НЕ НАХОДИЛ мудрых или хотя бы просто успокаивающих слов. “Все настолько серьезно, насколько ты считаешь это серьезным, пап”, — говорил я, не уверенный в том, верю ли я сам в свои слова.
— Мне нужно добраться до края кровати, — сказал он чуть более ровным голосом.
— Тебе надо отдохнуть.
— Мне нужно подняться и использовать свои ноги по назначению, — ответил он. — И не спорь со мной.
Я откинул одеяло и увидел, что болезнь сделала с ним. Уже несколько месяцев он не мог переворачиваться сам. Ноги как палки, грудь впала, а руки превратились в какое-то пособие по изучению связок.
На то, чтобы сдвинуться по кровати на несколько сантиметров, у нас ушло около часа. В конце концов он положил руки мне на плечи, я поднял его и посадил на край кровати, спустив ноги на пол. Я немного поддержал его в этом положении, и на мгновение он успокоился. Потом я уложил его обратно — и страх снова вернулся.
Сегодня ночью я спал в соседней комнате. Отец позвал меня к себе в 5 утра. Он боролся, чтобы оставаться в сознании, напуганный, по его словам, тем, что может уснуть и больше не проснуться. Не было ни докторов, ни медсестер, которым мы могли бы позвонить. Ни морфина, чтобы притупить боль или затуманить сознание. Наша семья не была религиозной, поэтому о Господе тоже не приходилось говорить. Остались только отец и сын. Этого, я думаю, он и хотел.
Я СНОВА ПОДУМАЛ О ТЕХ МГНОВЕНИЯХ, КОГДА
он помогал мне выстоять перед лицом неопределенности. Он всегда ободрял, убеждал не бояться, верить в свою способность преодолеть все, что ждет меня на пути. И только в одном он ошибался: страх — это не враг. Я только сейчас это понял. Главное — не победить страх или скрыть его, а, скорее, принять его как неотделимую часть момента.
Я подошел к краю его кровати.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Ложусь спать вместе с тобой.
Я лег, чтобы быть рядом с ним в момент его неуверенности — так же как он был рядом со мной, сколько я себя помнил. Мгновение он молчал, а потом сказал:
— Это так здорово, что я могу обратиться к тебе вот так. Я не хотел…
— Я знаю, пап. Я знаю.
Мой отец продержался самые унылые мартовские дни. В ночь на 26 марта моя сестра спросила его, что он думает по поводу того, что завтра ему исполнится 63 года. Он закрыл глаза, улыбнулся и ответил: “Думаю, это круто”. На следующее утро его не стало.
Джейкоб Левенсон
и вот сейчас мне нужен ответ.
МАМА ЛЕЖАЛА, СВЕРНУВШИСЬ КАЛАЧИКОМ, — такая маленькая на большой двуспальной кровати. Мой отец боролся за каждый вдох в соседней комнате. “Скажи ему, что ты здесь”, — попросила мама, и по ее напряженному голосу я все понял.
Я прокручивал этот момент в голове снова и снова с того дня, как рак простаты, который медленно убивал моего отца, вступил в последнюю стадию. Но сейчас, когда смерть была совсем близко, я совершенно не представлял, что делать и говорить, войдя к нему в комнату. Что сказать? Как выразить всю благодарность за 34 года дружбы и поддержки? О чем он думает, о чем сожалеет, чего боится? Что он может попросить?
Я чувствовал, как пот каплями стекает по спине. Теперь у меня была возможность помочь ему, так же как он всегда помогал мне противостоять неведомому.
Я глубоко вдохнул и распахнул дверь.
Его пальцы вцепились в матрас, лицо было покрыто болезненным румянцем, рот раскрыт, губы пересохли, глаза расширены. Я тихо подошел.
— Сколько времени? — с трудом спросил он.
— Около пяти.
— Я проспал целый день, — сказал отец. — И мне так страшно.
Он сказал это просто, но его слова меня поразили. Первый раз за семь лет (с того дня, как был поставлен диагноз) он признался, что боится. Я положил руку ему на грудь — так, как часто делал своему новорожденному сыну, чтобы успокоить его в ночи. “Ты хороший человек, Джейкоб, — сказал он. — Я знаю, что ты хочешь помочь всем, и тебя самого это иногда раздражает. Но мы еще никогда не заходили настолько далеко”.
Он говорил, будто пытался меня успокоить, хотя я знал — он просит успокоить его. Что я должен сделать для этого?
Я ВСЕГДА ОБРАЩАЛСЯ К ОТЦУ, КОГДА сомневался. Именно ему я позвонил в девять лет, плача от страха в свою первую ночь вдали от дома. Именно он был тем “настоящим” другом, кто вправил мне мозги после того, как женщина впервые сказала мне “да пошел ты”. И это он, прикованный к постели, утешал и поддерживал меня по телефону, когда мой сын, чуть не погибший в роддоме, провел несколько недель в палате интенсивной терапии.
Кроме того, он был редким отцом, позволявшим мне жить в соответствии с моими убеждениями. Благодаря его поддержке я смог отказаться от карьеры юриста в пользу писательства. И нашел женщину, говорившую “пошел ты” только по делу. Но в каждый из этих поворотных моментов я испытывал страх, и это убеждало меня в моей несостоятельности. Так как же мне сейчас утешать его?
Я даже не могу сказать, что поддерживал те решения, которые довели его до сегодняшнего состояния. Потому что в душе считал их самоубийственными. Отцу поставили диагноз в 2000 году. Я хотел, чтобы он боролся, используя все средства современной медицины, но он решил ждать и наблюдать. Он утверждал, что, по исследованиям, мужчины, которые просто наблюдают за течением болезни, живут дольше, чем те, кто настойчиво борется с раком простаты. Что существуют побочные эффекты химиотерапии и операций, включая импотенцию и недержание. Но, думаю, дело в личных причинах. Он видел, как его отец умер от того же заболевания в госпитале Флориды — страдающий, парализованный и напичканный медикаментами. “Не делай эту операцию, — сказал дед моему отцу, — грязное это дело”. И отец решил противостоять судьбе по своим правилам.
Спустя пять лет рак уже проник в кости. Отец отказался от обезболивающих, чтобы находиться в сознании: по его словам, ему был интересен опыт, который могла дать болезнь. Он заявил, что никогда больше не встретится с врачами.
Следующей осенью родители пригласили нас с женой на некоторое время в гости. Отец уже готовился покинуть нас. Он похудел почти на 40 кг и мучительно страдал от болей. Моя жена в это время была на восьмом месяце. Наш план был непреднамеренно поэтичным: попрощаться и познакомить его с внуком.
“Я чувствую себя хорошо”, — сказал отец, когда мы приехали. Его голос звучал спокойно. По его словам, он не чувствовал ни страха смерти, ни грусти расставания с семьей. Часть меня знала, что именно его исследования себя привели к преодолению боли, депрессии и клаустрофобии в собственной спальне. Но в тот момент мне хотелось, чтобы он проявил страх, сомнения, уязвимость — мне казалось, что именно так должен вести себя умирающий.
СИДЯ С НИМ 7 МЕСЯЦЕВ СПУСТЯ, Я НЕ НАХОДИЛ мудрых или хотя бы просто успокаивающих слов. “Все настолько серьезно, насколько ты считаешь это серьезным, пап”, — говорил я, не уверенный в том, верю ли я сам в свои слова.
— Мне нужно добраться до края кровати, — сказал он чуть более ровным голосом.
— Тебе надо отдохнуть.
— Мне нужно подняться и использовать свои ноги по назначению, — ответил он. — И не спорь со мной.
Я откинул одеяло и увидел, что болезнь сделала с ним. Уже несколько месяцев он не мог переворачиваться сам. Ноги как палки, грудь впала, а руки превратились в какое-то пособие по изучению связок.
На то, чтобы сдвинуться по кровати на несколько сантиметров, у нас ушло около часа. В конце концов он положил руки мне на плечи, я поднял его и посадил на край кровати, спустив ноги на пол. Я немного поддержал его в этом положении, и на мгновение он успокоился. Потом я уложил его обратно — и страх снова вернулся.
Сегодня ночью я спал в соседней комнате. Отец позвал меня к себе в 5 утра. Он боролся, чтобы оставаться в сознании, напуганный, по его словам, тем, что может уснуть и больше не проснуться. Не было ни докторов, ни медсестер, которым мы могли бы позвонить. Ни морфина, чтобы притупить боль или затуманить сознание. Наша семья не была религиозной, поэтому о Господе тоже не приходилось говорить. Остались только отец и сын. Этого, я думаю, он и хотел.
Я СНОВА ПОДУМАЛ О ТЕХ МГНОВЕНИЯХ, КОГДА
он помогал мне выстоять перед лицом неопределенности. Он всегда ободрял, убеждал не бояться, верить в свою способность преодолеть все, что ждет меня на пути. И только в одном он ошибался: страх — это не враг. Я только сейчас это понял. Главное — не победить страх или скрыть его, а, скорее, принять его как неотделимую часть момента.
Я подошел к краю его кровати.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Ложусь спать вместе с тобой.
Я лег, чтобы быть рядом с ним в момент его неуверенности — так же как он был рядом со мной, сколько я себя помнил. Мгновение он молчал, а потом сказал:
— Это так здорово, что я могу обратиться к тебе вот так. Я не хотел…
— Я знаю, пап. Я знаю.
Мой отец продержался самые унылые мартовские дни. В ночь на 26 марта моя сестра спросила его, что он думает по поводу того, что завтра ему исполнится 63 года. Он закрыл глаза, улыбнулся и ответил: “Думаю, это круто”. На следующее утро его не стало.
Джейкоб Левенсон